Рукопись Бэрсара

– Мы бросили жребий, – сказал Даггар, – кому из Ранасов идти по тропе Третьего брата. Жребий пал на Пятого брата, и с ним пошло двадцать воинов – все добровольцы, потому что мы знали: даже тот, кто вернётся, вряд ли останется жив. Вернулся один – в Чёрном огне – и принёс расчёты и записи Пятого брата. Мы убедились, что Энрас был прав, что все идёт, как он говорил. Уйти далеко на север к Пределам Льда – туда не скоро дойдёт Белый Ужас.

– Мы все рассказали, – сказала Майда. – Прости, Торкас, но большего мы не можем сказать.

Две пары одинаковых глаз и общее ожидание, и он, сглотнув упрямый комок, ответил им торопливо:

– Спасибо. Я должен подумать. Если вы не обидитесь, я буду спать со своими людьми.

В эту ночь не было полной тьмы. Бледный отсвет, словно дальний проблеск зарницы, Чуть подсвечивал край небес. В стороне, где уже нет моря.

Торкас стоял у окна, когда тот, другой, зашевелился в нём. Он был огромный, властный, спокойный. Прищурившись, он вгляделся в тьму и улыбнулся его губами.

– Занятно, – сказал он себе и мне. – Похоже, мы здорово влипли, Торкас. Придётся нам завтра пойти и взглянуть.

«Отец!» – хотел он сказать, но не сумел. Только Вастасу мог он сказать «отец».

– Ничего, – спокойно ответил другой. – Это не важно, Торкас.

– Я хочу добраться до моря, – сказал Торкас Даггару. – Тайд всё равно от меня не отстанет, а остальные… ничего, если они подождут меня здесь?

– Сколько угодно, – сказал Даггар. – Запасы Рансалы обильны.

– Даггар, – сказал Торкас, – если я не вернусь…

– Я отправлю ребят в Такему и дам им еды на дорогу. Я думаю, ты вернёшься, Торкас. Жаль, что я не могу прогуляться с тобой.

– Я знаю, – ответил Торкас. В самом деле, он знал – или знал Другой? – что Даггару и Майде суждено умереть в один час.

Но, кажется, это будет не скоро.

Они ехали по серым пескам бывшего моря. Створки раковин, белые кости покрывали песок и тоскливо хрустел под лапами дормов. Было душно, но Торкас и Тайд закрыли повязками лица, потому что на кожу садилась жгучая соль.

Три дня они тащились в этом тумане, спали, прижавшись к дормам, не разжигая огня, и с каждым днём отблеск за краем неба становился все ближе и все красней.

На четвёртый день они увидели море. Оно тоже было серым – как небо и мир. Но живой беспокойный блеск, но пронзительный запах – чем‑то острым, томительным, радостным пахло оно, и усталые дормы пошли скорей, понеслись по пескам навстречу прохладе.

– Тайд, – спросил Торкас, – ты был тогда в Ланнеране?

– Да, господин, – сурово ответил Тайд.

– Ты бы Его узнал?

– Да, господин. – Помолчал и добавил. – Узнаю.

– Я не хочу становиться богом, Тайд! Я не знаю, как быть, – сказал он с тоской. – Сражаться против Судьбы? Но разве это не трусость – не сделать того, что тебе суждено? Покориться Судьбе? А разве это не трусость – покориться и делать не то, что хочешь?

– Нет, господин, – ответил Тайд. – Это не трусость. Только с Судьбой всё равно не поспоришь – повернёт на своё. Лучше уж сделай, что тебе должно, да и вернись домой, отцу на радость, а нам – в защиту…

А к вечеру они увидели белое море. Они ехали берегом вдоль самой кромки прибоя, вдоль волнистой мерцающей полосы, украшенной у камней комочками пены, и ветер нёс уже не прохладу, а влажную паркую духоту, и марево мокро дрожало над морем, и вкрадчивые полоски тумана медлительно липли к тяжёлой воде.

Туман все гуще мешался с водой, вскипали и лопались пузыри; вода закипала, как в котелке, а дальше была непроглядная муть, колышущаяся стена из пара.

«Он натолкнулся на белое море и пошёл вдоль тумана…»

Как близко…

И снова Другой шевельнулся в нём, без слов говоря, что следует делать.

Он спешился, бросил поводья Тайду, плотнее закутал повязкой лицо, надел рукавицы и коротко бросил:

– Жди меня здесь!

– Нет, господин!

– Да, – ответил Другой. Без нетерпения и досады: просто воля его закон, и возражения невозможны.

– Для тебя это смерть, – сказал Другой, – а я вернусь, – и довольно скоро.

И они вошли в полосу тумана – я и Торкас, я и Другой…

Вот оно что, подумал он. Похоже на свищ. Занятно.

Белая‑белая смерть, липнет к лицу, щупает тело горячей лапой…

Не бойся, малыш, я прикрываю.

Красный отблеск на белой мути. Неужели это горит вода?

Алая огненная пасть. Жадная пасть жрущая мир.

Он недобро прищурился на огонь – он один, извечно, бессмертно мёртвый, он – один на один с врагом, вечно мёртвый против вечно живого, но всегда несущего смерть.

Алая пасть, огненный вихрь, жаркое колесо из огня; вот оно двинулось на него, ничего, здесь стою я, ну, попробуй меня раздавить! И Тяжёлая тёмная сила – сгусток тьмы, наполненной болью, горечь жизней, одиночество и гордыня. Чёрный кокон жгущего мрака; он стоял, погруженный во тьму, и огонь налетел на него, окружил, отшатнулся.

И тогда он пошёл вперёд, шаг за шагом тесня колесо, и оно откатилось назад и почти затерялось в тумане.

Красный отблеск на белой мути…

– Что, малыш, я ещё гожусь?

Он устало провёл рукой по прожжённой повязке и, сутулясь, побрёл назад.

6. ДВОЕ