Рукотворное море

Всего год с лишним, как кончилась война. Железные дороги, перешитые на одну колею из-за нехватки рельсов, с нагрузкой справлялись скверно, поэтому не стоило забираться в места, далекие от Евпатории. И моря я не видел пять лет. И, кроме того, Таганрог очень приятный город. Родина Чехова. В нем останавливался Пушкин, когда ехал на Кавказ. Жил Чайковский. При таинственных обстоятельствах умер Александр I. Вам мало? Ну, так именно в Таганроге Джузеппе Гарибальди почувствовал, что такое родина, а Петр Первый долго не мог решить, где сооружать столицу — там или в Петербурге. Я ведь не только художественное чтение, я и конферансье, так что сведениями, какие могли понадобиться, запасся полностью.

Худо-бедно, но действительно легкий, как колобок, оставив в Москве все заботы и треволнения, я двинулся на юг, напевая и приплясывая.

То ли потому, что полная беспечность никогда мне не была свойственна и возвращаться в Москву я собирался осенью, то ли в памяти слишком сильно закрепились студеные военные годы, а может, из-за некоторой душевной растерянности, только едучи в июле на юг, я экипировался с такой основательностью, точно собирался по меньшей мере на остров Диксон. Демисезонное пальто из ратина — тогда носили громоздкие двубортные регланы со складками на спине и широким хлястиком, — фетровая шляпа, сохранившаяся с довоенных времен, — это еще полбеды. Но галоши! Черт меня дернул купить галоши. Если исключить далекое детство, галош я никогда не носил. А тут — точно с перепугу, ей-богу!

Но как бы там ни было — ту-ту! И поезд медленно пополз на юг. Подолгу он останавливался на каждой станции в ожидании встречного состава. И тем не менее было хорошо. Я свободен, свободен, свободен!

На вокзале в Таганроге меня встретили местные деятели культуры. Номер в гостинице уже был приготовлен. Кто-то из встречающих подхватил мой чемодан, кто-то взял под руку, — легкие остроты, прости господи, блестки юмора. Люблю соответственное обхождение.

Утро я проводил на пляже, в актерской компании, вокруг всегда вертится местная молодежь. Вечером я конферировал и сам читал в городском саду, потом долго сиживали в садике в своей компании, пили холодное пиво. Оно впервые после войны появилось в Таганроге.

Когда в гостинице жить мне осточертело, таганрогские аборигены просватали меня в маленький домик недалеко от центра, просторный, прохладный, — свежевыкрашенные полы, чистота, уют, на кровати пуховая перина. Позади дома тенистый садик с беседкой, и всегда прохладная, свежая вода — сохранилась старая цементная цистерна. А лето было жаркое, и с водой в Таганроге в тот год просто беда.

А что касается словечка «просватали», то его применил я не случайно. Хозяйка домика Инесса Павловна, женщина-врач, работавшая в городской больнице, овдовела во время войны и теперь явно хотела выйти замуж. Женщина она была еще молодая, то что называется в соку. Глаза у нее были пылкие, карие, а нос, я бы сказал, орлиный, и это придавало ей странное сходство с турком, каким его рисуют карикатуристы, ежели случится какой-нибудь международный конфликт. Во рту у нее блестел золотой зуб, точь-в-точь как у «аристократки» Зощенко, но впечатление почему-то возникало такое, будто Инесса Павловна то и дело золотым клыком прикусывает нижнюю губу. И страшно, и смешно. Тем не менее в общих чертах она была очень мила и привлекательна, и я усердно начал ее «клеить», как выражается молодежь, проще говоря — ухаживать.

В дополнительных доходах мои хозяева не нуждались, поэтому брали они за жилье и стол, в сущности, чисто символическую сумму. Мать Инессы Павловны взялась меня кормить и холить — ее переполнял переизбыток неизрасходованных материнских чувств. Ну, а Инесса Павловна… Вы бы видели, как она самолично каждый вечер взбивает для меня пуховую перину и расстилает простыни, накрахмаленные так, что аж звенят. Вы бы глянули, какие алчные кидает она на меня взоры! И вам бы стало понятно, как я шарахнулся в кусты, когда раскумекал, что мне грозит матримониальная уздечка. И тут, на счастье, прозвучал сигнал общей тревоги. В Таганрог на три-четыре выступления прибыл известный иллюзионист и сообщил мне, что моя истеричка, вернувшаяся из Дзинтари, рвет и мечет, пытаясь разузнать, где я обретаюсь. Не исключалась возможность, что, прослышав о Таганроге в гастрольно-эстрадном объединении, она, чего доброго, ринется за мной со стенаниями и воплями.

А не пора ли, брат Дольников, сматываться из Таганрога, пока тебя не заарканила одна и не настигла другая? — спросил я себя.

Для эстрадного коллектива пришлось употребить нехитрую версию о заболевшей тете, которой, естественно, у меня никогда не было, и я кинулся в порт, узнавать, когда будет пароход в Феодосию или Ялту.