Рукотворное море

…Следующий кот появился у меня, когда я был уже взрослым, женатым и был у меня уже сын. Принесли мне его крошечным котенком, комочком пуха; это был сибирский или сиамский котик песочной масти. Мы с женой назвали его Тихоном. Он безумно боялся шерстяных носков. И очень смешно было наблюдать, как он неожиданно подпрыгивал, точно подброшенный в воздух сильной пружиной, когда случайно натыкался на полу на шерстяной носок и пытался его понюхать. Может быть, он думал, что он живой, что это зверь какой-нибудь?

Перед войной я тяжело заболел, и из клиники меня выписали, уже когда началась война и появились первые неблагоприятные сводки Совинформбюро. Немного погодя меня с семейством переправили на дачу. Поправлялся я медленно, очень медленно.

Немцы перли на нашу страну, и мне было предложено эвакуироваться как тяжелобольному.

Я пишу все это, чтобы объяснить, почему мы оставили нашего Тихона на даче. Его нельзя было взять с собой, и жена договорилась, что за ним присмотрят соседи.

Прошло три года, война еще не кончилась, но семью свою я привез из эвакуации. Я приехал с фронта. Теперь очень серьезно, смертельно болела моя жена. И снова все мы собрались на старой даче.

И вот как-то я сидел в саду и не то читал, не то писал что-то. И тут зашуршало в кустах, и из кустов вышел песочного цвета матерый, рослый кот с всклокоченной, свалявшейся шерстью. Вся морда его была в ссадинах и шрамах. Глаза его были дики и свирепы. Как недовольный лев, он бил себя хвостом по бокам. Он поглядел на меня презрительно, сознавая себя в этом саду хозяином, не торопясь прошел мимо меня вдоль забора и скрылся в густых зарослях.

Я крикнул:

— Тихон, Тихон!

Он не оглянулся.

Был ли это мой Тихон или, может быть, его потомство, этого я не знаю, потому что больше старого кота я не видел, так как вскоре перевез семью в Москву, а сам снова уехал на фронт.

Был после Тихона у меня еще один кот, очень похожий на него, такой же пушистый, но масти не песочной, а почти розовой. Его мы, в честь прежнего кота, также назвали Тихоном. Но случилось так, что нам всем куда-то надолго нужно было уезжать, и мы отдали его знакомым. Он там так пришелся ко двору и так его полюбила маленькая девочка, что обратно было совестно его забирать, и нам пришлось с ним расстаться. Жизнь у этого кота сложилась великолепно. Он оказался знатного происхождения, выяснилось, что коты этой масти существуют только в одном каком-то очень знаменитом буддийском храме в Таиланде и почитаются они там как святые. Не знаю, увезли его на родину почитатели или доживает он свои дни у бывших знакомых, слышал только ненароком, что кот вытрясся в такого зверя, что весу в нем чуть ли не двадцать килограммов и ходит он точно в генеральских бриджах и стал поперек себя шире — такая отросла у него шерсть.

Ну, а теперь мы подошли к самой печальной истории: о том, как я сжег у себя в печи кота. Это было так ужасно, что у меня из головы начисто выветрило, как его звали. Так и живет он в моей памяти безымянным.

Это был светло-рыжий и самый простецкий кот, не обладавший никакими особенностями и никакими талантами. Попал он ко мне котенком, хилым и болезненным. Так он и жил у меня осень и часть зимы, не причиняя ни хлопот, ни забот. Впрочем, жена говорила, что я очень любил играть с ним, дразня его веревочкой с привязанной бумажкой. Может быть, хотя я этого не помню и самому себе кажусь весьма угрюмым человеком, которому вряд ли придет в голову играть с котенком.

Зимой котик наш не то чтобы особенно болел, но чувствовал себя неважно. Он очень мерз в нашей комнате возле Смоленской площади. Дело в том, что мы тогда жили в старом, ветхом доме, пострадавшем от бомбежки. В парадном простые, неоштукатуренные столбы подпирали площадки, чтобы они не рухнули. Квартира была огромная, перенаселенная, запущенная, с трещинами и обвалившейся штукатуркой, с плесенью, росшей на стенах. Обширные коридоры были заставлены старыми сундуками и всякой рухлядью.

Квартиру населяли главным образом старые, похожие на ведьм женщины, глухие, кривые и свирепые. Я был единственный мужчина, если не считать радиотехника по фамилии Копытко, приходящего мужа одной из наиболее молодых мегер. Меня они считали своим личным врагом, потому что я занимался непонятными делами, не ходил на работу, сидел все время дома и не принимал участия в разговорах, даже когда выходил на кухню, где обычно собиралось квартирное общество.

Комната, которую занимали мы с женой, была крайней в квартире. Пол ее приходился над парадным входом, покривившимся от взрывной волны; на фасадной стороне, выходившей в переулок, было два больших перекошенных окна. Одна стена была брандмауэром, вторая выходила в холодное парадное. Значит, теплыми были у нас одна стена и потолок. Отапливалась комната старинной голландской печью с прекрасными изразцами. Печь хорошо держала тепло, но жрала массу дров, а в комнате все равно зимой не бывало выше двенадцати градусов. Мерзли мы все. Но особенно мерз наш котик.