Рукотворное море

Я проснулся в холодном поту. Надо же привидеться такой чертовщине — часы тикают на моей собственной руке, а в голову лезет психологическая задача студенческих лет! И уже наяву я слышу приглушенный, сдавленный разговор, вернее, страстную женскую жалобу, а еще вернее — мольбу без начала и конца. И тут же сперва полусонное мужское рявканье, потом сердитое: «Дашь ты мне спать, черт тебя возьми?» А затем яростная, вполшепота, семейная ссора.

Собственно, у Ван-дер-Белленов, как ни отделяй гостей от хозяйских опочивален, стоило кому-нибудь, не приглушая голоса, сказать хоть слово, и слышно всюду в доме.

Сперва все же я толком не мог разобрать, в чем суть ссоры. Потом к двум голосам присоединился третий — женский — и тотчас четвертый — мужской, и тут уж не было сомнений: молодым женщинам осточертела эта нелепая, каторжная жизнь, необеспеченность, голодуха, нищета, задубевшая на морозе одежда, потрескавшиеся на ветру руки, ревматизм у здоровяков мужей, вечная неуверенность в завтрашнем дне. Сидят на золоте, а где оно, это золото? В тряпочке у старика? Почему они не живут как люди? Когда кончится эта чепуха, нелепая страсть, несбыточные надежды? Кто его видел, ваш проклятый фарт? А пока что и на пару штанов они не наработали!

Спор становился все яростнее. Забывая минутами приглушать голоса, одновременно говорили теперь все четверо. Сегодняшнюю ссору, конечно, вызвал наш приезд. Приехали люди из города, сытые, чисто одетые, хорошо выбритые. И пахнет от них холеной городской жизнью, одеколоном. В том мире, где они живут, освещенные улицы, дома с центральным отоплением, водопровод, там есть и театры, и кино, и большие магазины, где можно купить все, что душе угодно. А у них даже электричества нет. А между тем и у них мужья инженеры. Даже сам старик был когда-то профессором, хотя в это женщинам верилось с трудом. Наш приезд всколыхнул, взбаламутил то, что накапливалось в семье годами. Вспыхнуло, взорвалось скрытое чувство протеста. Все невысказанные обиды выплывали наружу. Ради чего они губят в этой дыре свою молодость и красоту?

Проснулся мой товарищ. Мы оба лежали теперь, прислушиваясь к тому, что происходит за тонкими дощатыми переборками.

Двинул табуреткой в большой горнице, слезая с печи, старик Ван-дер-Беллен. Слышно было, что он прошел к молодым и зашептал что-то, стараясь их урезонить. Он стыдил их — чужие, мол, люди рядом, — даже прикрикнул на молодых сдавленным голосом. Ничего теперь не помогало, ни брань, ни уговоры. Женщины бушевали, слышны были слезы в их голосах, проснулся и заревел младший мальчишка.

Скрипнула и открылась наша дверь, чуть ли не единственная внутри дома. Пригораживая ладонью огонек лампешки без стекла, чтобы ее не задуло ветром, Ван-дер-Беллен остановился на пороге.

— Расходилась молодежь, — смущенно сказал он, извиняясь и оправдываясь. Он потоптался в дверях. — Но вы спите, что поделаешь? Сейчас угомонятся.

Мы проснулись с товарищем довольно поздно. Уже серел на дворе зимний рассвет. Буран, я думаю, давно кончился. Когда мы встали, за окном, куда ни посмотришь, лежал свежий-пресвежий снег, скрыв и дорогу, по которой мы приехали, и еще больше прировняв, сгладив ералаш раскопок вокруг дома.

Надо полагать, все в доме проснулись позже обычного из-за ночной ссоры. Мы вышли в горницу и через замороженное окно увидели, как старик и его два сына шагают гуськом по чистому снегу, протаптывая тропу, черные в своих грязных робах. Я подумал: вот они идут, старик и два богатыря ревматика, чтобы шестнадцать часов шуровать на морозе с единственной всезажигающей надеждой, может быть, сегодня, в воскресенье, судьба ниспошлет им долгожданный фарт, потому что у фарта, как у счастья нет закона.

— Удивительная вещь, — сказал я. — Обратили внимание? Старик говорит о своем прошлом с усмешкой. Ни обиды не осталось, ни сожалений. А ведь горя хлебнул — ой-ой! Может, в самом деле не там, где он читал студентам криминалистику, а здесь нашел старик свое счастье? И в этом-то и есть его фарт?

— Иллюзии. И вредные иллюзии, — нехотя процедил инструктор.

Мы замолчали, и слышно стало, как в глубине дома шепотом переговариваются молодые хозяйки, как они что-то двигают там, роняют на пол, шуршат.

— Слушайте, — тихонько сказал мне инструктор, — знаете, что они там возятся? Они укладывают вещи.

Может быть, так оно и было, не знаю. Немного погодя за нами приехал вчерашний кучер. Собираясь выходить, мы крикнули в глубину дома, что уезжаем. И до сих пор я не уверен, может, мне почудилось, но только когда мы сели в кошевку и лошади тронулись, в третий раз позади раздался залихватский свист. Я быстро оглянулся. На крыльце как ни в чем не бывало в накинутом на плечи пуховом платке, с высоко взбитым коком волос, провожая нас, стояла жена младшего сына. И такая неподдельная наивность была во всем ее облике, в ее огромных глазах, в ее маленьких губах, припухших по-детски, что трудно было представить: неужели это она свистит, как разбойник с большой дороги?