Рукотворное море

— Не люблю болтунов. Сидел бы в своем дерьме и не чирикал, — жестко произнес инструктор райкома. — Перестаньте думать, прошу вас, что в его опрощенчестве есть какая-то идея или протест. Или какие-нибудь поиски душевной свободы. Это даже не страсть к внезапному обогащению. Перед нами явление низкопробной человеческой слабости, вот и все, я вам говорю. Той самой слабости, из-за которой гибнут пьяницы, картежники и неудержимые бабники. Он просто-напросто опустился и по уши увяз в азарте и убожестве. И сыновей своих погубил. Уверяю вас, в этом нет ничего привлекательного и со счастьем это нисколько не схоже.

Конечно, я не ошибся, рассудив, что «вольнодумство» Ван-дер-Беллена раздражало, болезненно будоражило, молодого партийного работника, донельзя занятого служебными заботами. Нет сомнения, он продолжал свой старый спор со стариком и теперь с удовольствием, а может быть, и со злорадством еще раз убедился, что его свободный полет, душевная независимость — состояние мнимое. Все остается на своих местах. Он скован внешними обстоятельствами, как все прочие. Ничего из ряда вон выходящего. С инструктором райкома, конечно, нельзя было не согласиться. И вместе с тем мне хотелось верить в тот час, что даже если инструктор прав, даже если молодки обломают старика и вернут своих мужей в русло обыденности, были у Ван-дер-Беллена, профессора криминалистики, светлые дни, когда, забыв о соблазнах прошлого мира, в этой глуши, в этом запустении, несмотря на все беды, дышалось ему легко и свободно.

ЖЕНЩИНА В ОЧКАХ

Мне бы, может, и в голову не пришла сейчас эта история, потому что она «дела давно минувших дней, преданье старины глубокой», да тут товарищи до меня поминали то Джека Лондона, то Брет-Гарта, вот и у меня возникла литературная ассоциация. И пусть извинят меня товарищи, предпочитающие веселое: моя история все-таки грустная опять. И тема ее опять же в пандан одному из участников нашей самодеятельности — разочарование. Вернее, любовь и благоразумие, и что получается даже в самом оптимальном варианте, когда они сталкиваются.

А напомнила мне историю, которую я хочу рассказать, одна сценка, опубликованная в журнале и вызвавшая отпор критики. Речь там шла о том, как рассказчику пришлось однажды ехать в двухместном купе с какой-то вздорной бабенкой, до того беспокоившейся о своей добродетели, что она ни на минуту не сомкнула глаз и ему не давала спать всю ночь. Моя история, однако, носит другой характер, и события и рассуждения в ней иные. Поскольку все же сходство есть, я счел долгом сделать это предисловие.

Хотелось бы предварительно сделать одно личное заверение: не подумайте, ради бога, что я не осуждаю пьянства. Напротив, пьяниц я не люблю и даже презираю. А что касается неопрятных, разболтанных бездельников, молодых, пожилых и старых, которые, шатаясь и сквернословя, толкутся с утра до ночи возле магазинов в расчете скинуться на троих и несут косноязычный вздор, то я их просто не перевариваю. Не переношу их смрадного дыхания, сивушного и табачного перегара и липучих лап, когда они лезут обниматься или здороваться за ручку от избытка пьяной сердечности.

Вместе с тем скажу сразу: к числу ханжей и лицемеров трезвенников я также не принадлежу — при случае я и сам горазд опрокинуть служебную с прицепом, как говаривал народ еще в моей глубокой молодости. И в силу житейского опыта мне хорошо известно, что бывают в жизни обстоятельства, когда выпивка, пусть даже обильная, — может быть, единственное спасение для души. И тут всякие назидансы и нравоучения — нож вострый. Нет, нет, упаси бог, ни в коем случае я не проповедую пьянства, я только подчеркиваю, что иногда против него нечего возразить.

Короче говоря, однажды с некиим Ганшиным, так будем его называть, горным инженером нашего треста, мне пришлось ехать на большой рудник с деликатной миссией: на Капитальной шахте начался пожар, и нам предстояло на месте обсудить вопрос и решить, закрывать ли всю шахту — и тогда мировой скандал и полный срыв производственной программы, или же достаточно закрестить пожарный участок и продолжать добычу. Наверное, не стоит объяснять, что подземные пожары, скажем, в колчедановых шахтах длятся иногда многие месяцы, если не годы.

Не знаю, для какого черта управделами треста снабдил нас стенографисткой, разве только для солидности; в стенографических записях не было нужды. Ну, а уж раз решил дать нам стенографистку, так выбрал бы хорошенькую, не так ли? Увы, стенографистка Козлова оказалась худой, тонконогой мымрой с тонкими губами и скорбными складками у рта. На носу у нее сидели очки в тяжелой черной оправе, которые нисколько не придавали ей, как бывает в иных случаях, интеллектуальной пикантности, они лишь подчеркивали ее унылость. Лет ей было под сорок, а может, сорок с хвостиком, и это бы еще не беда, хуже было, что там, куда мы ехали, и хорошенькая была бы для нас с Ганшиным обузой. Лучше бы совсем без женщин. И не думать о них. И тому, я скажу, были свои причины.