Румия

— Тики шоб без обману! Шоб точно, Степан Петрович. Пишлы, Спир, — мотнул головой Мишка и, не оглядываясь, уверенный в том, что Аркашка не ослушается, направился к носилкам.

Работа снова закипела. Ребята бегали с носилками, не замечая под ногами битых кирпичей.

Возможно, и не отдал бы Сашка первого места. Но на шестидесятых носилках Игорь оступился и упал. Он вскрикнул и ухватился за колено. Сквозь пальцы сочилась кровь.

Сашка помог ему подняться и отвел в заводской медпункт.

— Как же теперь, Саш? — беспокоился Игорь. — Связался ты со мной.

— Ничего, — успокаивал его Сашка, а сам думал: «Кем же заменить Игоря? Эх, с Борькой бы я дал жизни».

На помощь Качанову пришел Степан Петрович.

— Не горюй, Сашок, — весело крикнул он. — Мы им покажем.

«Покажем в три руки», — подумал Сашка. Ему даже жаль стало Кольцова. Что он может сделать своей культяпкой?

А Степан Петрович быстро снял с себя фланелевую флотскую рубаху, закатил рукава тельняшки. Искалеченная рука сейчас особенно бросалась в глаза.

Кольцов ловко подхватил носилки, подмигнул Сашке и тихо шепнул, подходя:

— Держись, Сашок!

Теперь уже Сашка еле успевал за комсоргом. Он крепился изо всех сил, но показать слабость свою никак не хотел.

Когда прозвучала команда «отбой» и были подведены итоги, оказалось, что Сашка с Кольцовым перенесли больше всех.

Потапенко молча выслушал итоги, буркнул что-то невнятное и ушел умываться. А Спирочкин не хотел мириться с поражением.

— Это не по правилам! — кричал он. — Мы с Мишкой самые первые. Качан хитрый. Он со Степаном Петровичем. Так и каждый победит.

А Сашка молча наблюдал, как одевается Степан Петрович, и думал: «Интересно, что еще он может делать этой рукой — все, наверное».

ЗАЧЕМ ЕМУ БЕРЕГ ТУРЕЦКИЙ?

К вечеру следующего дня двор кирпичного завода был очищен. А еще через день ребята, образовав живой конвейер, сгружали с машин красную черепицу.

К Владимиру Ивановичу подошел Сырбу.

— А кто будет крышу черепицей крыть?

— Наймем мастеров.

— Зачем зря деньги платить? Я сам покрою, — предложил Сырбу. — Мой отец в колхозе первый мастер. Я это дело знаю.

— Не справишься, Прокофий. Работа сложная.

— Э, мэй, дай двух ребят, лучше мастера сделаем, — уговаривал тот. — Истинный бог, брака не дам.

— Нет, нет. Строим не до первого дождя. На года строим. Нужен настоящий мастер.

Мишка Потапенко слышал этот разговор. Побежал к своему другу Спирочкину советоваться.

— Додон правду каже. Жалко гроши тратить. Мабуть, гармошку нашу загнать, га?

Аркашка запротестовал:

— Ты спятил, Медведь. На крышу деньги отпущены. В банке их сколько угодно.

Нахмурился Мишка.

— Все равно ж лежит на складе. Хиба играть буду? С полтыщи дали б. Мабуть, хватит на мастера.

— Медведь ты и есть, — усмехнулся Аркашка. — Можешь тащить гармошку на барахолку. Хоть станок покупай на те деньги. Только долю мою отдай.

А Прокофий тем временем наседал на Владимира Ивановича.

— Пустяковая работа. Не доверяешь мне, ладно. Посылай в Ташлык. Сорок километров, недалеко. Отца приведу. Посылай. Отец — мастер.

Владимир Иванович послал. Договорился с директором — и Сырбу уехал в родной колхоз.

Вернулся он через день вместе с отцом. Захар Матвеевич Сырбу, высокий и сухой, как вобла, старик, страшно смущался и после каждой фразы робко посматривал на сына, будто спрашивал: «Правильно ли я говорю?»

Одет Захар Матвеевич был как-то странно. На ногах остроносые постолы, туго стянутые бечевками, узкие, отдувающиеся на коленях штаны из домотканого полотна, солдатский бушлат. На бушлате высоко, почти у самого ворота, привинчен значок «Отличный пулеметчик». На голове лихо заломленная черная баранья папаха-качула.

Коротко переговорив с директором, Захар Матвеевич в тот же день пришел в мастерские. Кряхтя и охая, залез на чердак, долго осматривал и ощупывал стропила. Потом крикнул сверху:

— Давай, мастер, напарника Прокофию. Остальные подавай черепицу, да не задерживай.

Вскоре на крыше зазвучали веселые голоса. Это Сашка, приноравливаясь к Сырбу, пел во все горло:

Не нужен мне берег турецкий…

Прокофий чувствовал себя мастером. Он то и дело поучал Сашку. Доверял ему пока только подносить черепицу. Сам же с серьезным и до смешного деловым лицом укладывал звенящие плитки.

— Тихо, Качан, не скачи, бешеный. Черепичка нежная, как сахар.

— Сам ты сахар.

— Смеешься? Учись лучше. Ну зачем положил? Не умеешь. Носи пока. Что построил? Ай-ай-ай, на курьих пятках, на собачьих лапках. Дождь ударит — упадет.

Часа через два Захар Матвеевич объявил перерыв.

— Работа отдых любит, — говорил он, доставая кисет. — Что смеешься?

Сашка, верно, смеялся. Работа труд любит — это он знал, а отдых лодыри любят.

Захар Матвеевич склеивал языком огромную «козью ножку».

— Сколько работаешь, — сказал он, — столько отдыхай. Сердце тоже: стук — отдохнет, стук — отдохнет. Иначе крышка здоровью. А без здоровья какая работа?

— Вы, батя, тише об этом говорите, — улыбаясь заговорил Прокофий. — Мишка услышит, совсем работать перестанет.