Румия

— Эх, горе луковое, — улыбнулся мастер. — Вот, смотри. — Владимир Иванович взял из Мишкиных рук зубило, подбросив на ладони молоток, ловко поймал его за конец рукоятки. — Смотри на деталь, а не на зубило.

Удары получались сухие, резкие. Широкими взмахами он наносил удар за ударом, а сам лукаво посматривал в Мишкины глаза. И видимо, радовался своей работе.

«Вот сейчас, вот», — думал Мишка. Он после каждого удара ожидал, что мастер промахнется и стукнет по своим рукам — ведь не смотрит же. Но удары были точные, а из-под зубила, скалываясь, ползла ровная полоска срубленного металла.

— Вот так и ты будешь работать, — пообещал он Мишке, возвращая инструмент.

— Та шо вы! Тут же прахтика треба, — сомневался Потапенко.

— «Прахтика», — шутил Владимир Иванович, — не с неба ж она берется.

Сашка помнил наставления мастера, старался не смотреть на зубило и уже довольно ловко орудовал молотком.

— Так, так! Вот так!

Вдруг молоток его полетел в одну сторону, зубило — в другую. Зажав полой халата окровавленную руку, Сашка запрыгал на одной ноге.

Настроение в этот день у токарей было испорчено. Ужинали молча. И даже не отвечали на остроты и насмешки слесарей.

Зато на следующий день по училищу наконец разнеслась радостная весть: на станцию прибыли токарные станки.

Желающих сгружать оказалось много. Но Владимир Иванович отобрал десять человек. Счастливчики с песнями поехали на станцию.

На посеревших от дождей ящиках красной краской было написано: «Привет ремесленникам Молдавии!»

— Видите, сколько у нас друзей? Не пропадем! — говорил Владимир Иванович, взбираясь на платформу. Тут он увидел между ящиками чумазого подростка. — Эй, сторож, товар проспишь! — крикнул он и потряс за плечо неожиданного пассажира. Тот вздрогнул, открыл глаза и быстро вскочил на ноги.

— Цоба! — радостно закричал Сашка. — Владимир Иванович, это же наш Цоба. Борька, Цыган! — выкрикивая еще какие-то слова, Сашка мигом очутился на платформе и подбежал к другу.

— Вот молодец, приехал! Румовцы, сюда! Борис приехал!

Цоба молча, искоса и настороженно поглядывал на ребят. Он, видимо, рассуждал: сигануть ли ему сейчас с платформы или остаться?

— Так этот и есть Цоба? — удивился мастер, разглядывая Бориса. — А форма-то на тебе какая, и не узнать, что ремесленник. Ну, раз приехал — молодец. Давай, помогай нам.

Борис недоверчиво посмотрел на незнакомого человека и перевел вопросительный взгляд на Сашку.

— Ну, чего ты? — весело ответил ему Качанов. — Владимир Иванович — это наш мастер. Давай, Борис, станочки сгружать. Понял? Дождались.

— А лучше всего так, — вдруг изменил свое решение мастер, — езжайте-ка, товарищ Цоба, в училище. Доложите директору.

И странно, Цоба все так же молча, даже не взглянув на ремесленников, слез с платформы и медленно зашагал к городу.

— Зачем так? — с досадой проговорил Сашка. — Убежит ведь. Лучше бы с нами. Можно мне в училище? Я уговорю Павла Андреевича!

— Напрасно боишься, Александр, — охладил Сашкину прыть Набокин. — Если он ехал обратно в училище, то нечего ему снова удирать. А если случайно попался нам, то все равно не удержишь.

Из вагона станки спустили по дощатым накатам. Таким же способом водворили их на автомашины и через весь город, счастливые и гордые, повезли в мастерские.

Сашке не терпелось поскорее попасть в училище: пришел ли Борис или опять удрал.

…Борька удрал. Об этом ребята догадались по взволнованному виду Кольцова, который торопливо вышел из директорского кабинета в коридор. Увидев ремесленников, он на миг остановился, потом отчаянно махнул рукой: «Эх вы, парня упустили».

Потом уже Сашка узнал, что Цоба подходил к училищу. Видели его электрики, сообщили об этом Кольцову. Да поздно. Борис побродил невдалеке, искоса поглядывая на вывеску «РУМ № 1», а потом куда-то скрылся.

Весь вечер в спальне токари разговаривали о Цобе. Многие его ругали, а некоторые считали так: нечего ему подачки брать, подумаешь, снисхождение делают свободному человеку. Захочет Цоба — вернется, не захочет — не вернется. Гордость-то у человека есть.

Степан Петрович Кольцов нашел Цобу в привокзальном скверике.

Ребята еще не спали, когда Цоба — «гордый человек» — шел впереди комсорга и придерживал обеими руками штаны. Кто-то прыснул. Но Степан Петрович так посмотрел на смешливого, что тот притих и с головой укрылся одеялом.

— Кончим баланду травить, — хмуро сказал Кольцов Борьке, — садись.

Цоба робко опустился на свою койку, все еще придерживая сползающие штаны.

— На, пришивай, — Степан Петрович высыпал на одеяло черные металлические пуговицы, видимо, срезанные с Борькиных брюк. — Завтра чтоб по всей форме к директору. Понятно?

— Да, — спокойно ответил Борис и шмыгнул простуженным носом.

Комсорг ушел, а ребята сразу же окружили Бориса.

— Выходит, порядок? — обрадованно спросил Сашка. — Простят?

— Нет, — мрачно ответил Цоба, — судить будут.

— Эге, Цобик, — пропел откуда-то Спирочкин, — уж если судить, так на всю катушку дадут.

— Цыц, ты, — замахнулся Сашка и взволнованно обратился к другу: — Кто сказал, что судить?

— Полундра всю дорогу о суде твердил. Коллективом, говорит, судить будем.