Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Откуда мне знать — я ведь не был с ним. Но как человек здравый, я считаю, что всему на свете дано имя, голос и знак. Вон там, слева на косогоре, видны семь бревенчатых хат, крытых дранкой и заваленных снегом. Из семи труб валит дым. Они не кричат — но кое о чем говорят. Перво-наперво, что их семь. Во-вторых, говорят, что теперь зима и хозяева сидят у печей и готовят мамалыгу и жареное сало. А если бы из одной трубы не валил дым, то смысл был бы другой. Стало быть, все на этом свете о чем-то говорит. Слыхала ли ты, чтоб о смертоубийстве ничего не говорили, чтоб тело не вышло в конце концов наружу? Слетаются вороны да стервятники, указывая место, где лежит убитый. Утонул — так вода выносит его на берег. Угодил в колодец — так настает засуха, и ноги жертвы подают знак тому, кто склонится к воде. Зарыли его — так волки раскопают. Стало быть, все подает знак — так угодно всевышнему. И весть переходит из уст в уста и доходит до тех, кому положено ее знать. Сама ж говорила, что братья Некифора Липана добрались до самого Крыма. Это все равно как бы они умерли. А весть от них все же дошла. А от мужа твоего не дошла, потому как он где-то укрылся и держит это в тайне. Если бы погиб, так не смог бы укрыться. И еще скажу: ты должна верить, что он живой, чтоб у тебя были силы искать.

Женщина покачала головой и слегка скривила губы.

— Из всего, что ты мне сказал, господин купец, заключила я, что по доброте душевной хочешь утешить меня. А ведь я в путь пустилась неспроста, у меня на то особые приметы и знаки. Найти его надо, коли его нет в живых. Живой-то он и сам найдет дорогу домой.

— Что ж, может, оно и так, — сказал купец и молча погнал лошадей.

Когда они достигли Бистрицы, солнце стояло о полдень; со стрех домов в селе Таркэу звонко падала капель, сверкая ожерельями живых бусинок. Но река была еще скована зеленым ледяным панцирем. По нему ехали сани, груженные бревнами, спешили, размахивая топорами, селяне. Только при впадении Таркэу в реке виднелось разводье, и вода журчала, посверкивая, словно в ней солнце свило себе гнездо.

Они сделали привал на противоположном берегу, чтобы дать коням отдышаться. Витория и сын ее закусили тут же около мешков. Господин Давид вспомнил, — у него дела к какому-то купцу. Да наткнулся, видать, еще на двух-трех торговых людей и, приблизив вплотную к их бородам свой красный ежик и отчаянно размахивая руками, повел с ними беседу. Так думала с улыбкой горянка, ожидая купца и сторожа его товар. Наконец показался господин Давид. Шел он торопливо, увязая большими сапогами в рыхлом снегу. Сняв с голов коней торбы с зерном, он взялся за кнут.

— А теперь в путь, — проговорил он. — Обсудил я тут, как водится, с местными евреями дела на белом свете. Узнал цены на зерно в Галаце, в Гамбурге и в Париже. Ни один из них этой зимой в Дорне не был. «Что же это вы за люди, — говорю, — коли не удосужились побывать в Дорне?» — «Да вот такие мы есть: никто из нас не добрался до Дорны». — «Что ж, да пошлет всевышний здоровья вашим деткам, а вам благополучия хоть на сто лет». Стакан доброго вина они все-таки поднесли мне, не буду врать. Тут в устье Таркэу делают доброе винцо — из царьградского изюма.

— Долгонько же ты беседовал, господин купец, а у нас дело спешное, — смело подал голос Георгицэ.

— А чего торопиться, раз снега не растаяли, потоки не иссякли. Перед тем как поговорить, я взял взаймы талес и прочитал нужную молитву. Теперь можно ехать. К заходу солнца доберемся до устья Биказа. Заночуем у одного доброго христианина. Там тоже мои люди. Загляну к своим, пропущу рюмку изюмного вина и порасспрошу, не ездили ли они зимой по делам в Дорну. Если и те не ездили, придется и их пожурить.

Они медленно двинулись вверх берегом Бистрицы по раскисшему санному пути. Витория между тем думала, что спутник «послан» ей во благо: речистый, всюду суется, выведывает.

Ночевали в Биказе, на постоялом дворе Дони. По-устроили лошадок, насыпали им ячменя, перетащили в комнату поклажу и допоздна проговорили с корчмарем и его женой. Некифора Липана они хорошо знали.

— Видный из себя мужчина, осанистый, — сказал хозяин двора. — Денег не жалел, лишь бы все по его вкусу. Давно не видал его. Задержался, должно, где-нибудь на равнине. А может, венчает молодых и крестит детей у себя в деревне. Настанет весна — непременно покажется.

— А давно ли видал ты его? — спросила горянка.

— Давненько, почитай что осенью. Ехал вверх по реке. А конь у него был добрый.

Господин Давид незаметно моргнул правым глазом. Витория больше ни о чем не стала спрашивать.

— А вам-то он на что? — полюбопытствовал Доня.

— Задолжал денег этой женщине, — пояснил господин Давид.

— Так поискали б его дома на Таркэу-реке.

— Нет его дома. Я тоже хотел его видеть. Мы только что оттуда. И до самих Кэлугэрень ехать нам вместе.

— Куда ж ему в таком разе деться? Нет его в горах — значит, найти его можно в заводях Прута или Жижии.

— Слух такой есть, будто осенью он проехал по этим местам и задержался в Дорне.