Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Вот и столковались. Есть, стало быть, у нас такое право — спросить. А я бы дала еще совет: не ходи, милая Витория, одна со своим сыном в эту глухомань у Двух Яблонь. Места-то чужие! Вдруг не застанешь их дома. А застанешь — как бы не осердились, что требуешь от них отчета. Муженек мой говорит, что такие люди вполне могли зарубить овчара. А ну как и на вас замахнутся?

Господин Василиу прямо аж рот разинул:

— Это я такое говорил?

— А то нет! А хоть и не говорил, а я так думаю: отправим к ним нашего слугу — пусть передаст, чтобы они пожаловали в примэрию. Дело, мол, нешуточное и касается их милостей. Да и я сама туда отправлюсь. У тебя дел тут невпроворот. А я пойду с этой женщиной, чтоб ей скучно не было. Заодно и покажу, где наша примэрия. Будет при ней и заступник, и свидетель. Едет-то она с самого Таркэу, и негоже ей стоять лицом к лицу с такими поганцами, как Богза и Куцуй.

— Уж и поганцы! Зачем же так, жена?

— А затем. Или ты хочешь сказать, что они не лиходеи? Тут и спорить не о чем.

— Пусть лиходеи. Только смотрите, никому не заикайтесь о своих подозрениях. Ни один здравомыслящий человек в такие глупости не поверит.

— Какие такие глупости? Нельзя поверить этой женщине, что ее муж домой не воротился?

— Воротился или нет, это уж дело другое.

— Это тебе кажется, что другое. А вот мне представляется, что именно оно и есть. Или ты хочешь сказать, что эта бедная женщина не в себе, что ее надо связать и отвезти в дом для умалишенных?

— Да разве я говорил такое? — оторопел господин Василиу.

— А то нет! Так что пошлем Гицишора, пусть скажет, чтоб пожаловали в примэрию. И наша гостья поспрошает их со всем уважением, а они пускай ответ держат.

Меж тем, как означенный Гицишор, худощавый парнишка с конопатой рожицей на длинной шее, спешил напрямик через гору, то и дело запахивая полушубок, жена господина Василиу повела Виторию к себе и принялась костить местных гордячек, коих было немало, выкладывая все, что знала о них из собственных наблюдений и чужих нашептываний. У каждой были свои изъяны, однако самой окаянной была все же супруга Калистрата Богзы. Мать родила ее смазливой, а муженек знай себе куражится и лупит ее. И правильно делает, хотя особого проку пока не видать. Насчет румян, может, одна примарева жена с ней сравняется, а то и переплюнет — больно падка до них. А что до ворожбы и прочих чар, искусней нет дьяконицы. Три недели жила у нее венгерка, и все три учила ее ворожбе.

Горянка покорно выслушивала накатывавшие на нее потоки слов, соглашаясь во всем с госпожой Марией. Слушала вполуха, меж тем как мысль ее билась в тревоге, отыскивая новые решения.

Гицишор вернулся к заходу солнца. Жена господина Василиу тут же подозвала его и велела дать ясный ответ, застал ли он дома Богзу и Куцуя.

— Застал.

— И что они сказали, когда услышали, что их вызывают в примэрию?

— Ничего не сказали. Богза ухмыльнулся, Куцуй сказал: «Ладно».

— И не стали расспрашивать, что да как?

— Стали.

— И что ты им сказал?

— А я ничего не сказал, как было велено.

— А Богзова краля что делала?

— Жена Богзы? Не знаю, я в окно не заглядывал.

— И жену Куцуя не видал?

— Не-е.

— А я что говорю. Одно у них на уме — по гостям гулять.

— Жена Куцуя была дома. Я слышал, как она пела, но видеть не видел. И другая была, топала по чердаку. Богза все допытывался, кто остановился тут на постоялом дворе.

— А ты и выложил?

— Ничего я не сказал.

Ясное дело — сказал. Хозяйка укорила Гицишора косым взглядом и скривила губы.

— А когда они обещались прийти в примэрию?

— А они следом за мной туда и отправились.

У Витории сердце екнуло. Госпожа Мария заторопилась и, не переставая говорить, обулась, надела кацавейку. Оставив Георгицэ на попечении господина Василиу, который потчевал его добрыми советами, они тут же заторопились в примэрию. Примарь и нотариус курили и беседовали с двумя селянами. Витория зорко оглядела их через окно. Потом покорно последовала за своей наставницей.

Громкие мужицкие голоса приумолкли. Облако дыма висело под самым потолком. Витория всмотрелась и сразу узнала Калистрата Богзу. Потом признала и маленького, чернявого. Примарь и нотариус, оба крупные, упитанные, были одеты в городские платья.

— Ты, милая, должно быть, жена Некифора Липана, — заговорил с улыбкой Богза.

Витория смотрела мимо него, но хорошо его видела. Она кивнула. И стала ждать, что он еще скажет.

— Так ты приехала за должком? А я, коли не запамятовал, выложил Некифору Липану все денежки. Может, Куцуй задолжал ему?

— Ничего я ему не должен, — внушительно ответил Куцуй.

Калистрат Богза опять ухмыльнулся:

— В таком разе, может, приехала поглядеть, как мы тут живем в Сухе? Благодаренье богу, живем не жалуемся.

Горянка заметила со вздохом:

— Иные люди и впрямь живут себе в довольстве, сама вижу. Только меня вот из дому выгнала беда.

— Вот как? Скажи на милость, что такое приключилось? Пособить чем надо? Уж не для того ли ты и позвала нас?