Руны судьбы

Единорог остановился. Сень хвойных лап, одетых на зиму в седые снежные перчатки, наискосок накрыла обоих. Взгляд высокого сделался сосредоточенным и грустным. Белый завитой холодный рог его коснулся девушки опять, на этот раз уже без всякого эффекта. Во всяком случае, Ялка ничего не ощутила, только дрожь волнения, но это было всё-таки не то. В груди кольнуло. Ялке до ужаса захотелось погладить эту густую короткую серебристую гриву.

Она не посмела.

«Помолчи со мной», – вдруг попросил единорог, и оба смолкли в зимней тишине, такой глубокой, что кажется, ещё чуть-чуть – и станет слышно, как скользят по небу облака. В молчании двинулись дальше. В небе помутнело, ордами татар сбегались тучи. Лес помрачнел; теперь он словно расступался впереди, смыкаясь по обеим сторонам прозрачной стынущей стеной – разлапистые ёлки, голые заиндевелые стволы огромных сосен, которые похожи были бы на колоннаду, не расти они так беспорядочно, две-три тёмные, будто обугленные корявые лиственницы с ветками настолько тонкими, что издали смотрелись как упавшие в чернила кружева Брабанта, чахлые осинки и кусты подлеска – шиповник, жимолость, малина, ежевика… Ялка слабо разбиралась, где какое дерево, но сейчас это знание будто само возникло в ней, как-то сразу, ниоткуда. Казалось, она знает каждое, и знает их ужасно много лет – все их развилки, дупла, сломанные веточки и трещины в коре, чувствует, как спят под снегом почки в ожидании весны, как тянется на холоде живица, склеивая раны дерева зародышем лесного янтаря, как попусту топорщат чешую пустые, нынешние шишки… Слов не было – зачем слова деревьям? – и она молчала, как высокий и просил. И лес молчал, как будто провожал их взглядом в спину, топорщил ветки, шевелился с каждым ветерком. Ялке вспомнилось, как она, бывало, раньше тоже уходила в лес на целый день, чтобы не видеть никого из опостылевшей родни. Может, поэтому лесные твари приняли её в свою семью?

Снег скрипел под подошвами ещё не разносившихся дарёных башмаков, словно крахмал, и сами башмаки скрипели тоже. И лишь единорог ступал бесшумно. Дорогу он выбирать умел, да и местность была удивительно ровной – ни спусков, ни подъёмов, ни каких-нибудь холмов или оврагов. Лес был будто выметен и прибран, ветки и упавшие деревья остались в стороне. Ялка шагала и вслушивалась в мысли.

А мысли были странными, пугающими и совершенно не девчоночьими.

Пока ты молод, думала она, кажется, что мир прекрасен и принадлежит тебе. Ждёшь не дождешься, когда можно будет взять его, как яблоко, и владеть им безраздельно. Но подрастая, с ужасом понимаешь, что яблоко, которое тебе сулили в детстве, которое манило жёлтым солнышком, на поверку оказалось мятым, червивым и надкусанным. А ещё через пару лет, не успев оправиться от этого удара, с ещё большим ужасом осознаёшь, что это яблоко, этот ужасный плод ты должен передать своим детям. И кто-то в ярости отчаянно бросается догрызать остатки, кто-то пытается огородить доставшийся ему участок, сохранить и преумножить крохи, что ему достались. А кто-то бросает эту кровь и гадость мира, уходя отсюда прочь. Одни уходят в монастырь. Другие алчут власти и богатства. Третьи ищут спасения – в работе, в детях, в женщинах, в вине…

Но есть и те, которые пытаются увидеть в этом мире красоту. Не красоту печали и уродства, а след той первозданной красоты, которую нельзя залапать грязными руками, нельзя стереть любыми разрушениями, сколько ни старайся. Им больно, но они всё равно ищут. И в этих поисках порой проходит вся их жизнь.

И никто не знает, правы они или нет.

Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.

Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.

Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела опять, увидела в его глазах уже не боль, но радость понимания.

Он снова двинулся вперёд. Девушка заторопилась следом.

«Вот видишь, – сказал он ей, – мне ничего не потребовалось тебе объяснять».

– Можно я задам ещё один вопрос? – набравшись храбрости, спросила Ялка. – Только один.

«Спрашивай».

– Почему он зовёт меня Кукушкой?

И тут единорог поразил её ещё раз.

«Я не знаю», – сказал он.

Слова высокого повергли девушку в смятение и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно, вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это… Ей стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло ощущение, будто хребет превратился в большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и, как и обещала, больше ни о чём не стала спрашивать.