«Значит, пока так и надо», – подумала она, и глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.
Не время.
За разговором Ялка не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки по-прежнему сиротливо стояли возле кустов.
– Какой?
Девчонка помолчала, прежде чем ответить.
– В чём именно не верить? – наконец спросила она.
Она сморгнула – слёзы навернулись на глаза. От холода, а может, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слёзы текли у неё по щекам.
Кто-то дёрнул её за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.
Карел, появившийся будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и слегка виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя шишка, вдобавок он умудрился исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.
– Пойдём домой? – наконец неловко предложил он. – Пойдём, а?
– Он приходил, – нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. – Я в-в… я в-в…
– Короче, – хмуро оборвал трясущегося Бликсу Рутгер. – Ты видел его? Да?
Тот торопливо закивал.
– К-к… Вот как тебя сейчас.
– Отлично, – Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.
– Н-н… н-н… не надо, – выдавил он. – Мне хватит, если ты его просто убьёшь.
Рутгер прищурился. Кошелька, однако, обратно не взял.
– За что ты его так не любишь? – спросил он. – Вроде, помнится, он спас тебе жизнь.
– И… из-зувечил тоже он. Он и его мэ-альчишка.
Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти до дна.
– Странные дела творятся в этом городе, – сказал наконец наёмник. – Ох, странные… Мне понадобится арбалет.
– У м-меня нету.
– Выпроси, укради или займи.
Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:
– Я знаю, г-где достать.
– И арбалетчик.
– М-м… м-может, лучше ты?
Рутгер покачал головой.
– Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит с этой историей. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?
– П-п… п… попробую.
– Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.
С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса смотрел на него, потом сгрёб и сунул за пазуху.
Постоялый двор в Лиссе у ворот юго-восточной башни был на удивление чистым и просторным – крашенная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров. Путешественники и торговцы, прибывавшие в город по реке, предпочитали останавливаться именно тут. Здесь посетитель обнаруживал белёный потолок, покрашенные стены, чистенькие комнаты и недурную кухню. Солому на пол здесь не сыпали, опасаясь возгорания, но половицы стыковались без щелей, камины не дымили, а прислуга отличалась расторопностью. Впрочем, всему этому находилось вполне реальное объяснение: трактир «У Синей Сойки» оставался пока самым новым в городе. И, что странно, это был единственный в городе трактир без вывески.
Беда его была в одном: зимой река вставала.
В холодное время года жизнь в южных кварталах Лисса замирала. Приезжие предпочитали останавливаться ближе к центру, на северной стороне. Зимой посетителей сюда не могли завлечь ни пресловутые камины, ни комнаты, ни кулинарные изыски. Лишь мастеровые и лавочники из соседних кварталов забегали перекинуться парой слов и подлечить горло горячим грогом. Вот и сейчас в зале, гулком и пугающе просторном, было только пятеро посетителей. Выл ветер – к ночи снегопад разгулялся в настоящую метель, которой улицы придали разрушительную силу горного потока. Ставни наверху раздражающе хлопали.
Золтан оглядел всех четверых, сидящих в зале, и задумался.