Русло реки

— Да, — сказала она. — Худым, красным ребенком, рожденным раньше времени, похожим на свою сестру. Но ты плакала. Она — нет. Свет, ты плакала часами. Элоиз была тихой, как ночь. Я не слышала ничего ужаснее той нехватки звука. Ни писка от крохотного больного малыша. Лекари, конечно, напали на нее. Они перепробовали все. Ро и Элламэй помогали им. Они стучали по ее ножкам, очистили ее воздушные пути, массировали ее тело, щипали, тыкали, делали все, чтобы она ответила. А ты лежала в моих руках и визжала, как поросенок. А я лежала, едва держась за сознание, думала, что ты была воплощением здоровья — глубокое дыхание, красное лицо, сила крика. Ты была сильной.

Я сжимала край шляпы так сильно, что костяшки онемели. Я попыталась ослабить хватку. Королева Мона крутила чашку, задумчиво глядя на нее.

— Элоиз спасли, ясное дело, но те несколько часов ваших жизней были опасными. Я была больна, моего молока вам не хватало. Элоиз пила только у меня, и только если я держала ее особым образом, если Ро протирал ее влажной тканью, чтобы она не уснула. Ты не перебирала. У тебя была няня с рождения, Элоиз была со мной. Позже у Элоиз месяцами были колики, она плакала днями и ночами, а тебе хватало лежать и смотреть на фигурки над кроваткой. Ее нянчили, качали, с ней ворковали семья и няни, а ты бормотала с маленькой перламутровой рыбкой над твоей колыбелью. Элоиз не могла научиться спать ночью. Ты спала как камень. И ее кроватка стояла у нашей кровати, чтобы я могла успокаивать ее, не вставая, каждые два часа. Твоя была в углу, а потом в отдельной комнате, чтобы ее плач не будил тебя.

Она взмахнула ладонью.

— Это продолжалось. Пять лет продолжалось. Элоиз пугалась громких звуков. Ты научилась выбираться из кроватки, чтобы посмотреть, что там шумело. Элоиз боялась воды. Ты попыталась заползти в нее, когда тебе и семи месяцев не было. Элоиз было плохо от всего — моллюски, клубника, козье молоко. Ты ела все. Представь, к каким противоречиям это вело. Это было заметной проблемой.

Она сделала большой глоток из чашки.

— Ро было сложно понять, как заботиться о вас обеих. Он из братьев-тройняшек. Элоиз названа в честь одного из них, который был к нему ближе всего. Но он и его третий брат не ладили, и он всегда жалел об этом. И переживал, что так будет с вами. Вы сильно отличались. И он пытался осыпать вас обеих теплом, это он умеет. Элоиз принимала это, как пчела — мед. О, она обожает отца. И ты любила его, но у тебя были и важные дела. Свои миссии. Ты вырывалась из его объятий, пока Элоиз прижималась к нему. Ты приходила ко мне, Ларк. Ты знала, что я не буду дуть на твой животик в момент затишья. Ты знала, что я не буду тискать тебя за щеки, когда ты пыталась со мной говорить. Я иначе проявляла любовь к тебе. Для Элоиз со мной было не так весело, как с вашим отцом. Для тебя я была стабильной и предсказуемой. Тебе это нравилось.

Без предупреждения пыль поднялась к моему горлу и носу, жалила глаза. Я поняла, что смотрела на скол на краю столика несколько минут, но не могла оторвать взгляд. Все в голове снова было мутным, кружилось, как обломки в бурю. Молчание снова затянулось. Чашка звякнула об блюдце.

— Ты знаешь, как создается жемчуг, Ларк?

Я не знала, почему она это спрашивала. Я перевела взгляд с кофейного столика на ее ладони, держащие блюдце — выше я не могла посмотреть. У нее было два кольца, по одному на каждой руке. Левое было с большой белой жемчужиной среди золотых завитков. Наверное, ее обручальное кольцо. На правой была печать из перламутра.

— Начинается это с раны, — сказала она, когда я не ответила. — Может, немного песка попадает в ракушку. Может, ее кто-то задевает, оставляя порез. Чтобы защититься, она строит слой за слоем перламутра. Такое случилось с Ро и Элоиз, когда ты пропала. Произошедшее с тобой разбило твоего отца, Ларк. Он все глубоко ощущает. Третий брат, с которым он не ладил… когда он умер, Ро горевал по нему, как по лучшему другу. Это его натура. И он любил тебя куда больше, чем любил Лиля.

Она увидела, что я разглядывала ее ладони, повернула обручальное кольцо, чтобы мне было лучше видно.

— Чтобы защититься, он сделал жемчужину. Элоиз — жемчужина его сердца, и она всегда такой будет. Он питал ее всю ее жизнь, укутывал ее любовью. О, он давал ей жить достаточно, чтобы она могла действовать сама, и хорошо — она когда-то будет хорошей королевой. Но она — его, а он — ее, так всегда было.

Снова стало тихо. Она допила чай и опустила блюдце на столик. Она снова сложила ладони на коленях.

— Ларк, — сказала она. — Можно я расскажу тебе то, что еще никому не рассказывала?

Нет, нет, нет, нельзя. Я подумала о том, как попадала в вихри с песком, задерживала дыхание, пока ветер хлестал, и я снова будто попала в такой.

— Ни мужу, ни Элоиз, ни моим братьями или близким друзьям, — продолжила она, пока я смотрела на ее красивые ногти. — Потому что это стыдная мысль, Ларк. Такой мысли не должно быть у матери, и я ненавижу себя за это.

Я опустила взгляд на пол между своих ног.