Русло реки

Он шагнул вперед, и я невольно вздрогнула. Он наступил на мой живот и склонился на эту ногу, придавливая меня к каменной стене. Я содрогнулась, слезы выступили на глазах от боли. Мои пальцы сжали его лодыжку, я пыталась уменьшить давление, но он не поднимал ногу, а уперся локтем в колено, его лицо оказалось еще ближе ко мне. Цепь звякнула, выдавая дрожь моих рук. Страж с лампой за ним подвинулся, чтобы луч бил по мне из-за Кобока.

— Скажи, что Тамзин была заодно с тобой, что ты проникла в замок через нее.

— Ничего глупее я еще не слышала, — процедила я, стиснув зубы до боли в голове.

Он отцепил мою ладонь от своего сапога, поднял ее даже нежно, словно ладонь ребенка. Его лицо все еще было близко к моему, он подцепил мой ноготь своим ногтем большого пальца. Голова кружилась от новой боли.

— Где Тамзин сейчас? — спросил он.

— Не знаю.

— Где принц Яно?

— Не знаю.

Давление на ребра и под ногтем усилилось. Свет лампы обжигал веки. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его нависшее лицо.

— Что ты знаешь? — Кобок был так близко, что его дыхание задело мою щеку. — Что угодно тебе поможет. Кто помогал тебе в пустыне? Кто укрыл тебя в Моквайе? Где твои сообщники?

Я молчала, разум стал пустым камнем. Тишина и неподвижность вели к безопасности, они были средствами контроля в мире, который двигали другие люди. Я не знала, откуда взялись эти мысли, но в борьбе сформировался вывод, что молчание было настоящей силой.

Боль создала вспышку движения перед глазами — ткань трепетала, словно от ветра. Яркая лампа стала нежным солнечным светом. Звон цепи превратился во что-то, что я не могла определить, но не было времени думать об этом. Странный миг прошел быстро, его сменили ощущения настоящего. Ребро трещало под его сапогом. Мой ноготь гнулся.

Мы застыли навеки, голова гудела от нехватки дыхания в легких. Наконец, Кобок выпрямился, и это усилило боль, а потом его сапог пропал. Я жутко вдохнула с агонией и облегчением. Кобок поправил свой темно-золотой камзол.

— У тебя есть эта ночь для размышлений, — сказал он. — Стражница будет стоять снаружи — сообщи ей, если передумала. Иначе будешь казнена завтра к обеду на площади. Там будут зрители, так что все пройдет медленно.

Он думал, что медленная смерть как-то отличалась от остальной моей жизни? Он просто заинтересует других людей в этом.

Я не ответила, обмякнув у стены, камень был холодным за моей спиной. Кобок посмотрел на меня с отвращением, а потом повернулся к двери камеры. Страж открыл ее для него. Служанка с доской для письма спрятала уголь в мешочек и пошла за другими.

Я разжала стиснутые челюсти.

— Один вопрос, — сказала я.

Министр не обернулся, но я слышала оскал в его голосе:

— Вряд ли ты сможешь надавить…

— Не к тебе, — сухо сказала я. — К ней, — я указала носком сапога на служанку, она испуганно подняла голову.

— К кому? — Кобок проследил за моим жестом, словно впервые увидел девушку.

Я повернула к ней голову.

— У тебя есть клеймо?

Она моргнула, застыв. Кобок оскалился, его лицо исказил гнев. Он шагнул вперед, подняв руку. Я слишком устала, чтобы сжиматься, так что расслабила тело, чтобы принять удар. Его ладонь попала по моей щеке, и моя голова отлетела в сторону. Я так и осталась, смотрела на влажную каменную стену, а Кобок развернулся на сияющей подошве сапог и пошел к двери. Его свита шла за ним, все быстро двигались, чтобы не отставать от него.

Кроме одной.

Не отворачивая голову от стены, я посмотрела на дверь. Служанка шла за последним стражем, опустив голову, на полшага медленнее других. Глядя на пол, она зацепила пальцем край рукава.

Тихо проходя мимо стражницы, она повернула предплечье на миг к свету лампы, показывая бледный неровный шрам под рукавом.

36

Тамзин

Поселок Великанши был более людным, чем я думала, утром, но, может, я давно не была в деревне. Люди, взрослые и дети, суетились в тумане среди красных деревьев, сжимая шали и плащи от прохладной влаги. Я привязала лошадь к столбику у больших пней в центре площади. Я полезла в одну из полных сумок — я смогла отыскать седло Соэ в сарае возле загона — и вытащила небольшую стопку сложенных листов бумаги. Из другой стопки я вытащила дульцимеру Соэ. Я сунула вещи под руки и пошла к сцене.

Я замерла на сцене. Там были два ребенка, стояли в углу. Они взглянули на меня, когда я поднялась, и вернулись к занятию. Одна возилась с лентами си на столбике на углу. Вторая держала в руке сверток. Пока я смотрела, первая сняла бирюзовые ленты и бросила на сцену, взяла край новой ленты, протянутый вторым ребенком. Она зацепила его за крюк и стала разворачивать. Ткань сияла в свете раннего утра. Ткань была темно-желтой.

Декваси. Золото.

Моконси закончился. Первое сентября.

Мой желудок сжался. Я забыла о течении времени и даже не поняла, что близился новый си. Во время моей короткой карьеры ашоки конец каждого месяца вел к новому сочинению, послания изящно сплетались с идеями, заложенными в грядущий цвет. На меня напали в начале иксии, июля, темно-зеленого, си доброты. Я провела моконси — дружбу — в камере и в бегах. Теперь был декваси — си новых начал.