Русофобия

И.Ш. Нет, русский народ веками создавал свою национальную элиту, и она ему служила, но в какой-то момент произошло ослабление, элита стала меньше ощущать свою кровную связь с судьбой народа и государства, стала менее государственной; это началось в предреволюционный период. И в несравненно большей степени — в коммунистический период. Это совершенно уникальная особенность коммунистического строя, что он создал такую элиту, которая этот строй ненавидела. Предреволюционная интеллигенция, дворянство относилось к государству скептически, не отождествляло себя полностью с ним, но двинулось на его защиту, когда увидело, что государство рушится. В кровопролитной гражданской войне участвовали миллионы людей, эмигрировало два миллиона. А в 1991 году какие-то люди бежали защищать «Белый дом», но на поддержку ГКЧП ни один человек не вышел, они не смогли призвать народ на свою защиту, их номенклатурная идеология просто не содержала таких слов, таких понятий, как обращение к народу. Они предпочли погибнуть, но не выпустить народ как движущую силу истории на историческую сцену. Это болезнь, которую пережила Россия, причем в этой болезни было два кризиса, и последний, конечно, более глубокий. А не то, что это какое-то свойство национальное, общеисторическое. В войну 1812 года ничего подобного не произошло, хотя многие дворяне были увлечены, заинтригованы идеями Французской революции: свободы, равенства, народоправства. Европа поддерживала Наполеона — у нас ему дали отпор. Народ мог преспокойно ответить на вторжение Наполеона пугачевщиной. Ни те, ни другие на это не пошли. Тогда все оказались на государственнических позициях.

А.К. Но через тринадцать лет было восстание декабристов.

И.Ш. И тоже не встретило широкой поддержки. «Народ, чужаясь вероломства, поносит ваши имена, и ваша память для потомства, как труп в гробу, схоронена».

А.К. Элита была далека от народа, это понятно. И всегда работала против государства. Николай II, помните, писал: кругом измена, трусость и обман. Ведь все генералы, которые говорили: да, вам нужно отречься — все они выступали за революционные изменения в России, все вышли из народа, бывшие дети крестьян, и все встали против Государя и государства.

И.Ш. Мне кажется, тут видна некая механика распада, целый цикл ложных действий. К командующим фронтами, которые в своем большинстве отказались поддержать Николая, против всех правил обратился Алексеев, а Николай прислушался к их советам, советам Родзянко, Алексеева. Ему же было дано священное право решать как самодержцу, он от него отказался. То есть кризис произошел в самой сердцевине или даже на верху элиты. И это, мне кажется, некая история болезни русского народа, которая началась, может быть, еще во времена Радищева: маленькое повышение температуры, потом, при революционных демократах, уже сильная лихорадка, потом — террористы, а потом уже революция, раскулачивание, «перестройка» — и вот мы переживаем смертельный кризис.

А.К. А сегодня, в таком мощном антирусском информационном поле, возможно ли воссоздать русскую национальную элиту?

И.Ш. Безусловно. Вы это лучше меня видите и делаете, пользуясь теми возможностями, которые у вас есть, пытаясь их расширить и увеличить. Это и есть путь — использовать все возможности телевидения, радио, прессы, которые есть. Конечно, сейчас наступает новая волна экономического кризиса и разрухи, может быть, через год все эти рассуждения станут беспредметными, придется вернуться к самиздату. Но покамест способы воздействия есть. Надо только решительно осознать, что мы должны внятно и в полный голос, без извинений и робости проводить свою национальную концепцию, она имеет стопроцентное право на существование. Так же, как народ наш имеет право на существование. Это проявление его права на жизнь, если угодно, с точки зрения Декларации прав человека.

А.К. Вы говорите, что сегодняшнее время пострашнее гражданской войны, идет вымирание народа. Как вы считаете, способен ли сегодня русский человек на жертвенность? Это свойство всегда отличало именно русского человека.

И.Ш. Ответ становится известен, только когда приходит кризис, тогда это чувство или проявляется, или нет. До последнего момента остается, что называется, «проклятая неопределенность». Наша армия в Чечне была, безусловно, жертвенной. Она была зажата в клещи озлобленным, яростным, не признающим никаких моральных ограничений врагом и столь же злобными, не признающими никаких моральных ограничений средствами массовой информации. Меж двух огней эти ребята с удивительным мужеством выполняли свой долг.

А.К. Задумывались ли вы о том, каким будет для нас 1999 год?