Руссиш/Дойч. Семейная история

Начало 80-х стало одним из самых турбулентных этапов в послевоенной биографии Германии. На этот рубеж страна вышла в полностью обновлённом состоянии, добросовестно заслужив снятие судимости за преступления предшественников. Немцы осознали то, что были не в состоянии понять в Советском Союзе. Чтобы построить общество демократии и здравого смысла, надо честно и нелицеприятно штудировать прошлое, последовательно выдавливая из себя бациллы тоталитаризма. На Рейне этот экзамен сдали на «отлично». Искоренение наследства Третьего рейха стало в послевоенной Германии национально-государственной идеей.

«Достойно глубокого уважения, – рассуждал Максим, – как основательно срежиссировали немцы процесс искупления грехов. Как целеустремлённо вырабатывали иммунитет против вирусов деспотизма. Как по-экзорцистски изгоняли призраков прошлого и дьяволов настоящего из голов и душ как старожилов, так и новых, нарождающихся поколений».

Выводы сотрудника посольства подкреплялись неопровержимыми фактами. Нигде в Германии не было проспектов Гиммлера и улиц Риббентропа. Ни на каких чёрных рынках нельзя было найти произведений Геббельса и «кратких курсов истории НСДАП». В кинотеатрах и по телевидению не шли фильмы, пропагандировавшие нацистскую идеологию. Не дай Бог кому-то сыграть марш Хорста Весселя! Публичное употребление гитлеровской символики влекло за собой уголовное преследование.

Цунами общественного гнева поднималось каждый раз, когда с уст одного из политиков вполне демократической ориентации слетало что-то вроде «Гитлер, конечно, был скотина ещё тот. Но нельзя же перечёркивать и позитивные стороны его правления – дороги построил, безработицу ликвидировал, цены при нём снижались…». И некоторым высокопоставленным лицам, прославлявшим что-то вроде пакта Молотова-Риббентропа, пришлось после обнародования таких высказываний резко опуститься на бренную землю и навсегда распрощаться с жизнью наверху.

Вся система государственного управления и повседневной жизни ФРГ базировалась на воспитании своих граждан в духе толерантности. Подчас её уровень зашкаливал настолько, что грозил разрушить национальные традиции. Но Германия упорно, сознательно, с учётом истории, шла на это, полагая, что перебор в таких делах лучше, чем недобор.

В этой обстановке мирной жизни спустя 35 лет после войны эффект разорвавшейся бомбы произвело «двойное решение» НАТО. Канцлер Шмидт своим зорким шкиперским взглядом высмотрел в западной части СССР ракеты средней дальности «СС-20», нацеленные на Европу. И Запад заявил русским – или вы подчистую, все до одной, убираете ракеты этого не существующего у нас класса, или мы в той же ФРГ размещаем аналогичные американские «Першинги-2» и будем квиты.

Ещё один виток вооружённого противостояния двух систем разбудил и взбудоражил всю Германию, а её наиболее активную часть поднял на ноги. По всей стране проходили тысячи антивоенных демонстраций. В Бонн на центральные митинги движения за мир съезжались сотни тысяч разгневанных граждан, не желавших появления на своей родине нового смертоносного оружия. Между советским и американским посольствами в Бонне выстраивались многокилометровые, в несколько рядов цепочки людей, стремившихся хотя бы символически помирить две великие державы.

Оба посольства заваливали сотнями писем с призывами отказаться от довооружения – убрать «СС-20» и не допустить в страну «Першинги». Дипломаты противоборствующих сторон приглашались для участия в публичных дискуссиях по «двойному решению» НАТО. Как и в Западном Берлине, число посольских работников, желавших провести пару часов в перегретой страстями аудитории, составляло контингент крайне ограниченный. Естественно, что больше всего выступлений значилось на счету Максима.

Выезды за пределы столичного региона были сопряжены с немалыми трудностями. Вначале требовалось получить разрешение и средства на командировку внутри самого посольства, а затем за двое суток уведомить германский МИД, причём с указанием всего маршрута движения. Но костяк лекционной группы, насчитывавший человек пять из многих десятков сотрудников, преодолевал все препятствия.

В первый год пребывания в ФРГ Максим понёсся в Штукенброк и долго блуждал по территории бывшего концлагеря, где, к великому сожалению, мало что напоминало о зверствах прошлого. От имени всех Селижаровых и прежде всего дедушки Емели и бабушки Зины возложил охапку цветов к скромной стеле с прохудившимся красным пластмассовым знаменем наверху. Потом молча вглядывался в облагороженную землю, на которую опиралась зловещая фабрика смерти, пытаясь представить мученическую смерть родного человека, чьё имя перешло к нему.

В памяти всплывали стихи Мусы Джалиля: