Руссиш/Дойч. Семейная история

Судьба подбросила Максиму уникальный шанс стать свидетелем последнего визита Брежнева за границу – в ноябре 1981 года в Бонн. На целых трое суток Максима

приписали к резиденции генсека, и он собственными глазами лицезрел некоторые нюансы того, как руководство великой страны вершит мировые дела.

Нельзя было не ужаснуться, как то ли полуживой, то ли полумёртвый Брежнев пытался зачитать германским партнёрам три строчки текста, напечатанного в памятке для беседы с канцлером Шмидтом особо крупным шрифтом. Казалось, главный руководитель могучего Советского Союза сам смутно осознавал, куда и зачем доставили его грузное тело и кто находится перед ним.

Но яростное возмущение вызывал даже не столько генеральный секретарь, которому можно было только посочувствовать, сколько его окружение во главе с Громыко. Разве пристойно выставлять на всеобщее обозрение не просто больного человека, а дышащего на ладан лидера великой державы? Разве это не издевательство, не заведомая игра на понижение престижа родины в глазах мировой общественности? Кто как не министр иностранных дел должен был понимать это обстоятельство? Или тому доставляла удовольствие роль кукловода и распорядителя лидером нации?

Посольскими работниками руководил брежневский брадобрей, требовавший от всех выпить с ним на брудершафт, «иначе заложу». За пощадой от навязчивого панибратства надо было обращаться к брежневской охране. Крепкие, но добродушные парни, державшие генсека с двух сторон под локти и шёпотом дававшие тому команды остановиться, протянуть руку для приветствия или прощания, просили взамен достать пару порножурналов.

Поразили Максима и руководители Германии. Все они – Шмидт, Геншер, Брандт, Штраус – прекрасно видели состояние первого лица Советского Союза, о здоровье которого – на основании заключений ЦРУ – в то время спекулировала вся мировая пресса. Но – удивительно! Ни один из них публично не высказал ни слова, бросавшего тень на самочувствие советского вождя. Никто не позволил себе воспользоваться хотя бы капелькой дёгтя.

Молчали на этот счёт и германские СМИ. Более того, ведущий главной информационной программы на телевидении восхищался ладно составленной речью генсека на приёме в «Редуте», даже не обмолвившись о том, с каким трудом она была произнесена, и всячески превозносил профессионализм советской дипломатии.

– Высший пилотаж интеллигентности, – заключил Максим, но, подумав, добавил: – А было бы всё-таки занятно прочитать конфиденциальный доклад о визите Брежнева, который канцлер наверняка направит в Вашингтон. Вот там-то он всенепременно задаст шороху и лихо посмеётся над старческой короной советской власти. Точно так, как наш посол любит поиздеваться над местной элитой в донесениях министру Громыко.

Посол СССР в ФРГ Владимир Семёнович Семёнов считал себя гением эпистолярного жанра, не предполагая, что редко какая его нудная философская телеграмма объёмом в 15-20 страниц в Москве прочитывается до конца. В Бонн он прибыл в солидном, под 70, возрасте и порядком подуставшим от былых побед на ниве разъединения Германии. В прошлом остались его воинствующее хамство и грубиянство, о которых в МИДе ходили легенды.

В последнюю начальствующую командировку Владимир Грозный взял с собой из центрального аппарата самое лёгкое – стандартно равнодушное и наплевательское отношение к людям, его окружавшим, а также молодую жену – дочкину подружку (после женитьбы дружба мгновенно распалась).

Но к великому изумлению Максима и к величайшей досаде его непосредственного шефа, советника Уродина, посол из общей посольской массы почему-то стал выделять именно его. Селижарова повысили в должности и ранге, допустили к шифрпереписке. И если уродинские эскизы, как правило, забраковывались, заготовки Максима пропускались через главный стол посольства с первого раза.

Росло уважение и со стороны коллег. Особое покровительство оказывали Шерстюки. После смерти Брежне-

ва и избрания на лидерство Андропова позиции тестя в Москве ещё более упрочились. Поговаривали, будто он даже рассматривался на главный пост. Не учитывать этот факт боннские друзья Юрия Михайловича не могли. Несколько раз они приглашали в гости дочь и зятя большого босса. Максим пытался было уклониться, но Полина проявляла настойчивость.

Посиделки у Шерстюков имели информационно-прибавочную ценность. Мария Фёдоровна со знанием дела и красноречиво повествовала обо всех посольских сплетнях и интригах. Ермолай Евграфыч иногда позволял себе даже обмолвиться о некоторых доверительных вещах, про которые не знали и его подчинённые. Каждый раз Мария Фёдоровна деликатно интересовалась у молодых планами на обзаведение потомством:

– Уж как Роза Соломоновна-то заждалась! Да и Юрию Михалычу не терпится с внуками повозиться. Уж я-то знаю…

Полина в таких случаях старалась отмолчаться. За себя и за неё отвечал Максим: