Руссиш/Дойч. Семейная история

Юрий Михалыч Долгорукий, превратившийся за какие-то пять лет из молодцеватого, уверенного в себе генерала, борца со шпионами в сморщенного, беззубого старика, только плакал, в очередной раз просматривая запись дочери из Беркли.

– Эх, Полина, Полиночка, Аполинария ты моя… – шептал он себе под нос. – Как же так, как же так?

Следующим этапом было найти останки Максима. Васька знала, что тела расстрелянных в Лефортово родственникам не выдавали. Их обычно сжигали в Донском крематории. Правда, знатоки утверждали, будто иногда по неизвестным соображениям трупы анонимно хоронили на потайных участках нескольких московских кладбищ. Может, хотя бы после смерти удача благоприятствовала её брату?

Так и оказалось. Во время приведения приговора в исполнение крематорий Донского монастыря был закрыт на реконструкцию. Пришлось тюремщикам прибегнуть к услугам старого партнёра – Рогожского кладбища, где в безымянных могилах предавали земле жертв сталинских репрессий. Тело расстрелянного предателя Селижарова М.Б. закопали в секретном уголке кладбища под энным номером.

Перезахоронение останков на престижное Троекуровское кладбище последовало незамедлительно. Василиса не удовлетворилась предложением поставить брату скромный, как у всех, памятник-плиту из чёрного гранита. На средства германской ветви родственников – царствие небесное дяде Эмилю, тогдашнему председателю правления концерна – она заказала у одного из самых дорогих мастеров того времени целую скульптурную композицию.

Вот ведь как бывает! Всю свою непродолжительную жизнь Максим стеснялся одолжить у боннской родни даже одну мелкую купюру в 5 или 10 марок. Тем не менее средства эти праведные всё равно его настигли, хотя и не наличными, а в виде произведения искусства над собственным покоящимся в земле прахом.

Отдельные любопытные посетители Троекурова сегодня специально делают крюк в ту часть кладбища, где располагается необычная могила. Посмотреть захоронение действительно стоит. В гранитной вмятине тёмно-зелёного цвета с вкраплениями чёрного содрогается белое обнажённое тело юноши, которое с двух сторон разрывают на части бронзовые пятнистые гиены.

Жуткое, считают некоторые, зрелище! Вряд ли такая картина вписывается в окружающий ландшафт, излучающий покой и тишину. На постаменте выбиты четыре слова, одно почему-то с орфографической ошибкой – «Невинно убиенному гиенной огненной». Странная надпись звучит как перебор гитарных струн и вызывает, как правило, недоумённые вопросы. Но ответ никто не знает. Никому ничего не говорит ни фамилия, ни лицо 33-летнего молодого человека на мраморном красноватом холмике за пьедесталом, который снисходительно наблюдает за неравной борьбой человека с хищниками.

Да и кого сегодня интересуют «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»? Молодёжь нынешняя изо дня вчерашнего взяла в сегодняшнюю жизнь только малую толику имён и понятий, количество которых можно по пальцам пересчитать. Всё, как у Экклезиаста, – нет памяти о прежнем, да и о том, что будет…

Знают, как правило, фамилии Сталина, Брежнева, что-то слышали про Ленина и Хрущёва. А из целого ассортимента когда-то хорошо знакомых каждому аббревиатур советского времени – КПСС, ВЦСПС, ДОСААФ, ВЦИК, РККА, ГОЭЛРО, ГТО, ОБХСС и многого другого – пока ещё отчётливее других помнят преимущественно две – СССР (почётное второе место) и – безусловный лидер – КГБ.

Глава XXI

Первый год российской демократии для Василисы был омрачён несколькими печальными событиями. Надломленная смертью сына, ушла из жизни мама Дина. Где тонко, там и рвётся. Через пару месяцев после похорон скоропостижно, в 70-летнем возрасте скончался супруг Александр Юрьевич, чересчур близко к сердцу приняв развал СССР и свою отставку.

Летом 1990 года они с женой возвратились из командировки в Мехико. Мексиканскую часть дипломатической жизни Василисы обозначили два события. Ей удалось докопаться до разгадки трагедии, случившейся с братом. А 9 ноября 1989 года начался слом Берлинской стены. Васюта сокрушалась, что в этот исторический день её не оказалось у Бранденбургских ворот. Но она вновь и вновь призывала мужа ради справедливости вспомнить её пророчества. Александр Юрьевич соглашался: в отличие от него, воспринимавшего – как и вся советская дипломатия – стену явлением если не вечным, то долговременным, супруга многократно предсказывала и её скорое падение, и восстановление германского единства.