Руссиш/Дойч. Семейная история

Полина поступила предельно, мол, честно. Под мужниной подушкой в спальне она оставила записку. В ней она достаточно ясно сообщала, что уходит от Максима и просит её не искать. Разумеется, расшифровывать, куда и почему, она не могла. Самым сложным Полина считала объяснение с папой и мамой. Горбачёвская перестройка вселила в неё веру в то, что вскоре и в Союзе отношение к её соплеменникам начнёт меняться. И через годик-другой станет возможной их с Лайзой поездка в Москву. Вот тогда она и выложит всё чистосердечно родителям. Если любят дочь, поймут.

Не вызывает абсолютно никакого сомнения, что кто-то подменил её прощальное послание, придав ему совершенно иной смысл. И Полина с почти стопроцентной уверенностью утверждала, что она хорошо знает человека, устроившего всю катавасию. Разумеется, это тогдашний замрезидента КГБ в Бонне Шерстюк. Они с Максимом

частенько бывали у него с супругой в гостях. Полина не располагала качествами экстрасенса, но каждый раз ощущала, как сквозь сладкоголосую патоку подобострастного отношения к ним как родственникам влиятельного генерала прорывалась ненависть и к ней, отказавшей сыночку Игорю, и, в особенности, к Максиму, которого Шерстюки ненавидели всеми фибрами души…

В Мехико Александр Юрьевич неоднократно прослушал получасовую исповедь Полины, записанную на видео и заверенную соответствующими судебными службами. Его квалифицированное суждение – «Должно сработать» – супругу вдохновило.

В Москве Василиса разыскала Шерстюков. Под благовидным предлогом (привет в виде бутылки текилы от коллеги из Мехико) напросилась к ним в гости. Ермолай Евграфыч уже три года был на пенсии. Мария Фёдоровна, как и другие советские женщины, на чём свет стоит кляла апостола перестройки и гласности, по чьей милости, с её точки зрения, из магазинов исчезало продовольствие и все газеты наперегонки бросились очернять героическое прошлое, включая семейного кумира Феликса Эдмундовича. Доставалось, разумеется, и Раисе Максимовне, которая нагло, не под стать скромным советским труженицам, вмешивалась в политику и беспардонно, будто она какая-то Нэнси Рейган, сопровождала мужа в поездках по стране и за рубежом.

Ни Игорёк, ни Оленька не спешили радовать родителей обзаведением семейства. Сына чуть не выгнали из КГБ, а дочка нашла себе богатого, но немножко женатого и лысого папика. Каждый раз, когда Ольга намекала на то, что спонсору пора бы развестись и связать себя узами брака с ней, молодой и сексапильной, тот ласково ворчал: «Выдеру, сучка, как Сидорову козу, если ещё раз залупаться станешь». Но девушка, воспитанная в духе «железного» Феликса, надежды не теряла.

К счастью, когда Васька позвонила в дверь, дома находился один глава семейства. Дети с работы ещё не вернулись, а супруга, очевидно, застряла в одной из очередей.

#Без лишней скромности Василиса предложила посмотреть видео из Беркли. К концу плёнки полковник обмяк.

– Ну и что вы собираетесь делать с этим произведением? – спросил он, едва не стуча зубами.

– Как что? – прозвучало в ответ. – Завтра же эта запись будет передана в соответствующие инстанции. Дело об измене родины раскрутят вновь, и, клянусь Богом, вам не поздоровится. Вы окажетесь в ещё более тяжёлом положении всеобщего презрения, чем то, которое на себе испытал ваш бывший друг генерал Долгорукий.

Василиса блефовала. Кроме догадки Полины ни одного убедительного свидетельства причастности Шерстюка к подлогу не было. Конечно, если удастся добиться возобновления следствия, то можно будет указать на мелочи, которые тогда, пять лет назад, никого не интересовали. Ключ от квартиры Селижаровых находился только у Шерстюков, которые согласились на время отсутствия хозяев выгуливать Гошу. Но опытная в межчеловеческих отношениях Василиса рассчитывала на раскаяние Ермолая Евграфыча и признание вины.

– Позвоните мне завтра, – выдавил из себя на прощание полковник.

На следующий день Василиса неоднократно пыталась набрать номер Шерстюков. Но трубку никто не брал. Откликнулись только с десятой или двадцатой попытки, и заплаканный женский голос тихо произнёс:

– Ермолай Евграфыч скоропостижно скончался.

После ухода Василисы Шерстюк был сам не свой, но

всеми силами старался не подавать вида. Когда все в доме уснули, он достал из сейфа личный пистолет, подарок от – светлая ему память – самого Андропова. На листочке бумаги написал два абзаца убористого текста, взял «TT», приложил к правому виску и нажал на курок.

Помощь влиятельных друзей понадобилась Василисе после того, как в комиссии Яковлева отказались брать на рассмотрение дело Максима. Она, мол, компетентна исключительно для неправосудных решений сталинско-

го периода. Пришлось поднажать, подключить всех, кого можно. Немало добрых и честных людей, с чистыми руками и незамаранной совестью, как оказалось, прописано и на Лубянке. Команда единомышленников постаралась от души. Впрочем, и доказательства абсолютной невиновности Максима были налицо.