Руссиш/Дойч. Семейная история

– В Штукенброк, 250 км от Бонна, нас везли трое суток в заколоченном, переполненном живыми людьми вагоне без воды и пищи при температуре свыше 30 градусов. Несколько человек скончались в пути. Умоляли охранников-сволочей хотя бы выгрузить разлагавшиеся трупы – бесполезно. Потом колонну обессиленных пленных несколько часов гнали от станции. Шаг в сторону – расстрел. Перед воротами в тот сущий ад заставили ждать стоя ещё полдня. Пытаешься пошевельнуться, выпрямиться, переминуться с ноги на ногу – получай пулю в затылок. Вот-вот упадёшь в обморок, язык распух, не шевелится, губы растрескавшиеся кровоточат, а фрицы хохочут и улюлюкают: «Сталин капут, Сталин капут».

А что было дальше, рассказывать вовсе тяжело, – произнёс гость. – Может, вам лучше и не знать. Но всё-таки, пожалуй, надо. Чтобы помнили. В Штукенброке русских подвергали самым изощрённым пыткам. Перед ними

бледнеют и ужасы средневековья. Жесточайшие издевательства, варварская муштра, сумасшедший, до изнеможения, рабский труд, голодный режим с почти единственным блюдом – «русским хлебом» из очисток свёклы, соломы и муки из листьев. Одной из забав охранников была игра в «догоняшки». Несколько пленных раздевали донага и спускали на них овчарок. Собаки на глазах довольных немцев-сволочей разгрызали тела живых людей.

И вот теперь начинается финальная часть моего грустного рассказа, – продолжал Иван. – Пятёрка наших солдат решила бежать. Мы всячески их отговаривали. За каждого беглеца немцы расстреливали пять пленных. Вас всё равно поймают, убеждали мы. Шансов скрыться никаких. Само местное население, сплошные стервятники, ни грамма милосердия, с удовольствием, все знали, участвовало в поисках беглецов. Это, в конце концов, подло, убеждали мы. Ваш поступок будет стоить жизни 25 вашим товарищам.

Тем не менее они решились. Через сутки их, конечно, поймали и тут же расстреляли. Но вдобавок на казнь отобрали ещё 25 человек. Среди них оказался и ваш Максим…

За долгим рассказом последовало долгое, долгое молчание. Его прервал Емельян:

– Спасибо тебе, мил человек, за эти вести. Хоть и не радостные они, но их-то нам жуть как недоставало. Переварить теперь услышанное надобно. Но ещё один вопрос маленький напрашивается. Что ж ты, Ванюша дорогой, только спустя почти три года с окончания войны объявился-то? Где ж тебя, родной, носило-то?

Иван встрепенулся, и на его лице появилось что-то наподобие ухмылки.

– Странное вы меня, Емельян Игнатьич, спрашиваете. Мне Максим рассказывал доверительно, что вы будто в войсках НКВД, или, как его сейчас, МГБ, служите. Так кое-что должны были бы знать. После освобождения Штукенброка англичанами вернулся я осенью 45-го на родину. Преодолев нечеловеческие мучения концлагеря, опять вступил на родную землю. Сделал было глубо-

кий вдох свежего воздуха отечества. Но выдохнуть-то не получилось.

Я, как и многие мои товарищи по заключению, загремел в наш собственный Штукенброк, может быть, с чуток большим комфортом, чем у фрицев. Кусок хлеба русского давали. Вот и вся разница. Да охранники грозные на родном русском говорили. Вернее, не говорили, мерзавцы, а рычали. Не кричали и даже не орали на нас, а именно рычали, будто мы не русские люди, а фашисты какие. «Гитлер капут, Гитлер капут» – это нам-то, за родину честно сражавшимся и выжившим в нечеловеческих условиях! Оказалось, что все, кто в плен попал, в Союзе в предателях и перебежчиках числились.

Отсидел ни за что два года и тут же отправился в Осташков по вашему прежнему месту жительства, как обещал Максиму. Хорошо, что люди добрые на ушко сообщили ваше новое местожительство. А ведь могли и донести – тут один, мол, подозрительный адресочком командира НКВД интересуется, не стоит ли проверить, как бы чего не вышло.

После визита Ивана Колодяжного в семье наступило горькое успокоение. Ещё один из 5 миллионов советских людей, числившихся без вести пропавшими, перешёл в категорию без вести погибших.

«Мне-то, конечно, никогда не удастся навестить место гибели сына – далёкий тот Штукенброк с его концлагерем Шталагом 326 VI К, – раздумывал Емельян. – Но доченька или внуки мои, уверен, обязательно доберутся и возложат на могилку Максимову букетик цветочков, помянут несчастного».

Рассказ боевого друга погибшего брата особенно глубоко потряс Дусю. Емельян даже ругал себя, что позволил дочери на последней неделе беременности перенести столь тяжёлые переживания. Но, к счастью, всё обошлось.

Через пару дней родила дочка внучку. Назвала её Василисой. В метрики записала «Василиса Борисовна Селижарова», в графе «отец» – Борис Фёдорович Андреев, по имени полюбившегося в фильмах «Большая жизнь»

и «Сказание о земле сибирской» киноартиста. Из парикмахерш на время пришлось уйти. Управляться с малышкой помогала тётя Вера, иногда приносившая из станционного буфета дефицитные продукты.