Я не успел рассмотреть его. Видел только мелькнувшую фигуру и руку в воздухе, другой руки, говорят, у него нет, и повод он держит в зубах.
Жду – сейчас пойдем церемониальным маршем, но почему-то тишина. Никакой команды… Заминка…
– Разойтись! – раздалась команда.
Удивительно. Почему же не было парада? Иду в штаб полка. Меня ловит поручик Яновский:
– Идите в команду, сейчас выступаем!
– Куда? Что?
– Неизвестно!
Быстро грузим на повозки аппараты, катушки, а в саду кипит борщ, неужели бросим его?!
Выезжаем на площадь. Бабиевцы уже выходят из станицы. Значки и конские хвосты грозно веют над колонной. Полк наш едет на подводах.
Но почему в такое время? Под вечер. И почему едем не вперед, а назад? Это уже совсем что-то непонятное!
Как потом оказалось, пока отряд генерала Улагая отдыхал в Тимашевке, красные обошли ее и отрезали белых от моря и от Ахтарской станицы, где находилась база отряда. К тому же в самой Ахтарской военные корабли, пришедшие из Крыма, почему-то все ушли обратно в Крым, не оставив никакой охраны базы с моря, чем воспользовались большевики, высадили десант и заняли Ахтарскую. Восстановить положение была послана конница Бабиева и приданный ей Алексеевский полк. Несмотря на проявленный героизм, огромные потери и даже одержанные победы, очистить тыл от красных белым не удалось. Они не были побеждены, но и разбить красных окончательно у них не хватило сил. Красных было много, а белых (несмотря на взятых пленных) по сравнению с красными было чересчур мало. В течение недели шли непрерывные бои, белые брали пленных, трофеи, выбивали большевиков из станиц, шли дальше, а красные шли за ними по пятам, опять занимали только что занятые белыми станицы, и нужно было возвращаться назад и опять выбивать красных.
Ночевали в станице Роговской. Там были красные, но ушли.
Ночевали в Джерелиевке. А Роговская и Гарбузовая Балка опять заняты красными. С Тимашевкой связи нет. Если завтра возьмем опять Роговскую, в Джерелиевке будут красные… Ну и война! С нами движутся повозки с ранеными. Их некуда деть и негде оставить!
Бабиев нас послал в станицу Брыньковскую. По дороге подошли к какому-то хуторку. У хутора вырыты окопы, там красные. С нами батарея, она бьет по их окопам. Черти красные тоже здорово бьют. Мы лежим в траве. Стебли осота и будяка подлетают на воздух и шелестят от пуль. А у нас, как на подбор, у всех фуражки с белым верхом. Перебегаем ближе и ближе. Оглянешься назад, много наших осталось лежать неподвижно навеки. Сестры милосердия ходят по цепи и делают перевязки. Одну убило (фамилии не знаю). Тяжело ранен командир офицерской роты полковник Непенин.
Мы бросились на ура. Пробегаем окопы, там никого, только лежат убитые. Вдруг сзади, из камышей, бьют по нас. Красные отошли влево в камыши и пропустили нас. Мы отхлынули назад, расстреливаемые в упор. Много упало со стоном на землю. Полковник Логвинов бежит вдоль цепи. Его лицо перекошено гневом, борода растрепана.
– Батальон, стой! – кричит он, испуская миллион матов.
– Ура! – опять вспыхнуло на левом фланге.
– Ура-а-а! – подхватили все и повернули обратно.
Перед хутором произошла короткая штыковая схватка. Красные удрали. Мы ворвались в горящий хутор. Хаты, амбары, скирды хлеба объяты пламенем. Ружейная стрельба, треск горящего дерева, вой баб, бегающих по дворам, рев коров и телят, блеяние овец – все смешалось вместе. Вокруг хутора валяются трупы красных. Два красноармейца лежали как бы обнявшись; у одного оторвало левую ногу, у другого – правую.
Батальон остановился, пройдя хутор. Решили ночевать здесь. В темноте наступающей ночи виднеется зарево горящего хутора. Спим в поле. Вверху над нами ласково мерцают небесные лампочки. Природа неизменная, как всегда. Изменились только люди. Они спят, чтобы утром с новыми силами кинуться друг на друга в новую кровавую, может быть, для них последнюю схватку.
10