Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Если бы Ларионов бросил свои бомбы 3 июня, на что имел полное право, предполагая неудачу московской группы (что и соответствовало действительному положению вещей – покушение в Москве было в ночь на 3-е), то еще можно было бы говорить о «нервах». Но группа ждет еще целых четыре дня и только вечером 7 июня выполняет свое задание, т. е. проявляет совершенно исключительную выдержку. Сколько же надо было ждать…

Если английскому «историку» потребовались кое-какие «построения» для доказательства «передержки срока», то его польский коллега принял британские рассуждения за уже существовавший факт. Г-н Врага просто заявляет, что «эта тройка выполнила возложенную на нее задачу благодаря тому, что уклонилась от инструкций, данных ей Опперпутом». Так вырабатывался дружными усилиями «очень осведомленных историков» штамп о «фактах» в истории большевистских провокаций.

Агент Интеллидженс сервис в доказательство провокаторства генерала Монкевица приводил выдумку собственного изобретения («о мощных офицерских организациях в СССР») и слухи. Главным же «документом» у него было анонимное сообщение газеты «Руль» от 9.12.26 г., в котором говорилось, что генерал Монкевиц предал лейтенанта Старка{76}. Последний не принадлежал к КО, а был как раз многолетним курьером иностранных разведок, и предательство, таким образом, не могло быть совершено генералом Монкевицем. Никаких фактов больше не сообщалось.

Г-н Врага превращает генерала Монкевица в начальника штаба генерала Врангеля (начальниками штаба были последовательно генерал Шатилов и генерал Миллер): было от чего «ахнуть». Но допустимо ли это сообщать широкой публике… Не приведя ни одного факта предательства генерала Монкевица, г. Врага сообщил, что, «по нашим сведениям», Монкевиц еще в 1932 году служил в ГПУ в Москве. Оставляем эти сведения на совести господина историка и сделаем небольшое сравнение.

«Некоторые разведки установили, – говорит он же, – даже в консульствах или при своих дипломатических представителях в Москве особых офицеров связи для контакта с представителями МОР на советской территории». Так как г. Врага никогда в СССР не был, то, пожалуй, интересно послушать тех, кто там был.

Бывший латвийский дипломат г. Озолс в своей книге («Мемуары посланника», Париж, 1939) описывает «ту ужасающую, зараженную предательством атмосферу, которая создана большевиками вокруг и даже внутри иностранных посольств. В этом Наркоминдел является орудием в руках ГПУ. От шпионажа и провокации невозможно избавиться даже в самом здании посольства: агентами ГПУ оказывались не только низшие служащие, но подчас и весьма ответственные работники посольского аппарата. ГПУ довело до виртуозности метод вербовки нужных ему посольских служащих, сначала вовлекая их в действия, способные скомпрометировать, а затем подчиняя их своей воле угрозой разоблачения. В результате именно таких махинаций покончил с собой в те годы в Москве японский военный агент».

Вокруг посольств, рассказывает г. Озолс (был в Москве как раз во времена т. наз. «Треста», с 1923–1929 гг.), «были установлены наблюдательные посты в домах напротив и на углу улицы. Недалеко дежурили еще служебные автомобили и мотоциклеты». И теперь спросим историка, могли ли особые офицеры связи в описанной г. Озолсом обстановке развивать конспирацию с МОР…

Те факты, которые в небольшом количестве были известны господам историкам, говорили не только о нашей общей малоосведомленности, но они настоятельно им указывали воздержаться от описания того, о чем они имели лишь очень примитивное представление.

Убийство Войкова и дело Бориса Коверды {77}

Предисловие

В основу настоящего издания мною положена изданная в Варшаве на польском языке Союзом Юристов с Восточных Окраин Польши брошюра о процессе Бориса Коверды в варшавском чрезвычайном суде. С любезного согласия издателей этой брошюры я перевел ее полностью на русский язык. Однако для русского читателя, интересующегося подробностями убийства Войкова и дела Коверды, ее содержание не может быть признано достаточным. Поэтому я дополнил его некоторыми подробностями, относящимися как к самому ходу процесса, показаниям свидетелей, заявлениям самого Бориса Коверды в суде, так, особенно, к той обстановке, в которой этот процесс протекал и в которой произошло убийство Войкова. С этой целью я пользовался собственными записями, сделанными во время процесса в зале суда, и личными впечатлениями, вынесенными в день убийства Войкова и в день процесса Коверды. Необходимость считаться с размером настоящего издания помешала мне дополнить его рядом других подробностей, относящихся главным образом к тем политическим событиям, которые были вызваны убийством Войкова. Таким образом, оценка этого события не входила в мою задачу. Текст речей обвинителя и защитников в процессе Коверды дан мною в точном переводе с авторизованного польского текста.