Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

5. Свидетельница Анна Коверда заявила: «Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью. Борис был всегда впечатлительным, тихим и скромным. Он содержал семью, так как я болела и не имела работы. Он работал на всю семью. Борис был моим опекуном и защитником, опекуном своих сестер. Как сын Борис был очень добрый, хотел все сделать для того, чтобы мать его не страдала. Он заботился о том, чтобы мне ни в чем не было плохо, и думал о том, как помочь. Я происхожу отсюда, из Польши. Мы виленские жители, жили в Вильне перед войной. В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны в Тамбов, потом выехали в Самару. Борис родился в окрестностях Вильны. Мы жили в России до 1920 года. Я вернулась в Польшу с детьми, муж должен был остаться в России. Мы вернулись в Польшу легально. К возвращению склонило нас то, что я тут родилась и жила. Мой муж – народный учитель в Бельском уезде. В последнее время у меня была работа и я зарабатывала. Перед этим я была безработной, и тогда меня и дочерей содержал сын. Дочери мои не зарабатывают. Муж иногда присылал деньги, главным образом, однако, нас содержал Борис. Он работал в редакции газеты «Белорусское Слово», был экспедитором, а в последнее время и корректором. Зарабатывал он по 150 злотых в месяц и прирабатывал еще каких-нибудь 20 злотых в месяц. В прошлом году он зарабатывал меньше и нам приходилось очень плохо, мы голодали. Борис болел скарлатиной и дифтеритом, был в больнице шесть недель. Сразу по выздоровлении взялся за работу. Я работаю с января, зарабатывала сначала 150, а потом 200 злотых в месяц. Борис отдавал мне все заработанные деньги. Газета «Белорусское Слово» издается на белорусском языке. Борис много читал. По взглядам он был демократ. Большевикам не симпатизировал. То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения. Когда мы жили в Зубчаниновском поселке Самарской губернии, у Бориса было много неприятностей, его преследовали, называли «буржуйским» ребенком, уничтожили школу, в которой он учился, и церковь. Раз при нем был разговор о том, что приехал священник, что большевики заперли его в хлев и издевались над ним, и это произвело на Бориса большое впечатление. Борис был верующим до последнего момента. В этом году он был у исповеди и причащался, это было даже для меня неожиданностью, так как он очень был занят работой. Разговоры о большевиках у нас дома бывали. Борис был очень впечатлительным и нервным, так как много работал. Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой. Он был свидетелем разгула Чрезвычайки, слез моей сестры, которую он любил, так как она была его крестной матерью. Когда Борис был еще шести-семи-летним мальчиком, я иногда ему читала историю России, я тогда была учительницей, а он учился в школе. На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: «Мама, я хочу быть Сусаниным». Дома мы говорили только по-русски, мы считаем себя русскими по культуре. Белоруссию я Россией не считаю. Борис в Самаре был свидетелем того, как расстреливали на льду нашего знакомого о. Лебедева. Другого знакомого, Кабанцева, большевики увели, и нельзя было узнать, что они с ним сделали. Борис, будучи тогда ребенком, видел отчаяние его жены и часто говорил о ее слезах. Кабанцевы были наши хорошие знакомые. Борис видел в России, как большевики преследовали его учительницу, которую он очень любил. При нем в Самаре начальником четырех учебных заведений был назначен еврей, который вел с детьми разговоры о Христе, говоря, что Он – только способный сектант. Думаю, что это произвело на Бориса впечатление. Когда Борис после болезни начал выздоравливать, первой его просьбой была просьба о том, чтобы отслужить молебен. В Вильне я была начальницей школы и начальницей приюта. Когда Борис был в третьем классе гимназии, он уже вынужден был зарабатывать себе пропитание и работать в качестве экспедитора в газете. Тогда он приносил домой газеты, названий которых я не помню. Дома мы получали «Виленское Утро», «За Свободу» и другие газеты. Были также польские газеты и какие-то русские заграничные издания. В 1922–1923 годах сын работал в экспедиции «Нашей Думки». Это была газета по направлению не совсем коммунистическая, но близкая к коммунизму. В редакции «Белорусского Слова» не было коммунистических газет, но бывали различные русские газеты. Мне не приходилось видеть, чтобы Борис делал вырезки из газет».