Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

6. Свидетель Софрон Коверда: «В последний раз я виделся с сыном на праздник Рождества Христова. Мы тогда вместе проводили праздники. С тех пор я с ним не виделся. Я жил отдельно, так как тяжелые условия вынуждали меня жить отдельно. Я учитель народной школы. Во время каникул, в разговоре с сыном, мы не раз затрагивали политические темы и у меня создалось впечатление, что свою работу он несет только ради заработка, в котором он нуждался. С детских лет он был впечатлительным, и я теперь понимаю трагедию его души. Борис был очень способным: он понимал, что свои способности он может развить, что он может выдвинуться, но это было бы возможным только в России, при наличии других материальных условий существования. Препятствием к этому являлся большевизм. Нужда портила Борису жизнь. Тяжкие материальные условия отражались на его душе. Его юная душа не могла с этим примириться, в ней родился протест, и протест этот выразился в форме выстрела. Борис был еще ребенком, учеником первого класса, когда он сделался свидетелем большевистских зверств, и зверства эти оставили на нем неизгладимое впечатление. Я сын крестьянина, родился в Бельско-Подляшском уезде. Я польский гражданин, как уроженец Бельского уезда, – и на основании списков населения получил паспорт. В начале войны я был чиновником Крестьянского банка в Вильне. В 1914 году я поступил охотником в армию. Меня признали негодным, потому что я плохо слышу правым ухом, но я, видя, что простой народ идет на войну, сам подал заявление, что здоров и прошу о зачислении меня в армию. В окрестностях Сморгони я был очень тяжело ранен. В течение четырех месяцев я лечился в Москве, и как раз в этот момент произошел большевистский переворот. В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян, и, как крестьянин, стремился к улучшению крестьянской доли. Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. Большевики, однако, после переворота мобилизовали меня и назначили комендантом этапного пункта. Потом зачислили меня в армию. С этим я не мог примириться и в 1921 году бежал тайно из России, перешел границу под Несвижем, семья моя тогда была в Польше. Границу я перешел в качестве офицера Красной армии. Мою семью я застал в нужде. В 1922 году я начал издавать в Варшаве газету «Крестьянская Русь». Это был орган организации Савинкова, демократического направления. Я издавал эту газету, пока у меня были деньги. Я – белорус, моя жена тоже. Дома мы говорим по-белорусски, по-русски и по-польски, над нами смеются, что мы так различно говорим. При Керенском в 1917 году я боролся против большевиков и говорил об этом с Борисом. Он человек верующий и правдивый. В прошлом году он тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась, жена и дочь мне писали, что он очень впечатлителен и что ему тяжело живется. О судьбе тех, кто вместе со мной боролся против большевиков, я ничего не знаю. Когда я был в Самаре, то слышал о расстрелах: говорили, что такой-то и такой-то расстреляны. Когда Борис был в третьем классе, мы жили вместе. Сын работал тогда в качестве экспедитора в редакции белорусской националистической газеты. Потом белорусские национальные газеты приобрели коммунистическую окраску. Часто ли газеты, в которых работал Борис, подвергались конфискации, – не знаю. Борис работал в редакции еженедельника «Белорусская Криница», «Белорусские Ведомости», перестал в них работать в 1924 году. Тогда он начал работать в редакции еженедельника «Громадский Голос». Он учился в белорусской гимназии, а по окончании шести классов перешел в гимназию Русского Общества в Вильне. Не знаю, вызывали ли его в политическую полицию. О деле Сологуба я слышал, но ничего не помню. Я знаю, что был такой процесс, связанный с белорусской гимназией, и это вызвало оставление этой гимназии Борисом. О том, что он считает себя русским, Борис за последнее время мне не говорил. О револьвере мне ничего не известно. Читал ли Борис «От двуглавого орла к красному знамени» Краснова{78}, – не знаю».