Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Эти показания родителей Бориса Коверды нуждаются в некоторых пояснениях. Следует указать на то, что осторожный и крайне сдержанный тон этих показаний, особенно в вопросе о национальной принадлежности семьи Коверды – русские или белорусы, – а также в вопросе о языке этой семьи, объясняется особыми местными условиями. Из показаний видно, что родители Коверды принадлежали в прошлом к демократической и даже социалистической части русской интеллигенции, что, конечно, не предрешает вопроса об убеждениях их сына. Показания устанавливают как крестьянское происхождение семьи Коверда, так и те очень тяжелые материальные условия, в которых эта семья жила в последние годы в Польше. Во избежание недоразуменя следует указать, что те коммунистические белорусские издания, о которых идет речь в показаниях, имели в лице гимназиста Бориса Коверды не редакционного сотрудника, а технического служащего. Работа в этих изданиях, вызванная материальной необходимостью, только усилила ненависть Бориса Коверды к коммунистам и содействовала выявлению его национального самосознания: Борис Коверда почувствовал себя не белорусом, в том смысле, в каком это слово ныне употребляется в Польше, а русским и даже бросил белорусскую гимназию, перейдя по собственной инициативе в русское учебное заведение.

7. Свидетель Семен Захаронок показал: «Об убийстве Войкова я узнал из газет. Подсудимого Коверду я знаю с 1921 года и был с ним в приятельских отношениях. Я считаю его человеком очень честным и добросовестным. Я познакомился с ним в гимназии и встречался в редакции. 21 или 22 мая сего года я был вместе с Ковердой в кинематографе и сказал ему, что уже поздно и что ему, может быть, опасно так поздно возвращаться домой. Коверда ответил, что он не боится, потому что у него есть револьвер, и показал мне дуло револьвера, который был у него в кармане. Когда в прошлом году был первый так называемый съезд Западной Белоруссии в Вильне, – Коверда изгнал из помещения, в котором этот съезд происходил, ученика белорусской гимназии Саковича и еще другого, фамилию которого я не помню, так как считал их сторонниками коммунизма. Съезд этот был созван д-ром Павлюкевичем. Подсудимый Коверда говорил по-русски, считал ли он себя русским – не знаю. Я встречался с Ковердой очень редко. Коверда сказал мне, что револьвер он получил для охраны д-ра Павлюкевича, так как коммунисты хотят напасть на него. Является ли газета Павлюкевича полонофильской – не знаю. Политикой я не занимаюсь. На съезде д-ра Павлюкевича я был случайно. В редакцию «Белорусского Слова» я ходил как гость. Я очень редко говорил с Ковердой о политике. О газете «Белорусские Ведомости» я с ним не разговаривал. Я считал Коверду противником коммунизма. Он везде, где мог, осуждал большевистское направление, доказательством чего служит то, что он изгнал со съезда Западной Белоруссии двух своих товарищей, которых считал коммунистами. Коверда указывал на условия жизни в советской России, обращал внимание на то, что там творится, говорил, что это ужас. Смертные казни в России возмущали его. Поступок его явился осуществлением его переживаний. В разговорах Коверда говорил о поступках большевиков. Сам я в России не был, тамошних условий не знаю. Я тут родился и эвакуирован не был».