Защита рухнула, рассыпалась, смятая превосходящей стихотворной силой. Толпы вооруженных кто чем варваров лобовыми и фланговыми атаками терзали прорывающийся к морю отряд, одного за другим выбивая из него воинов.
Мертвым грянулся оземь сшибленный пущенным из пращи камнем престарелый наместник Дарио. Пал зарубленный мечом творец третьей череды Брао. Запрокинулся и рухнул навзничь с пронзенным арбалетной стрелой горлом Алео.
До пришвартованного к ближнему причалу парусника добрались лишь две дюжины невесть как уцелевших. Превозмогая боль от колотой раны в бедре, Тао последним взобрался по сходням на палубу и похромал на корму. Шестеро оставшихся невредимыми творцов успели уже поставить паруса на гроте, еще пятеро лихорадочно выбирали стаксель.
– Руби канаты! – надсаживаясь, закричал Тао остальным. – Быст…
Он осекся. Ветер, и без того слабый, едва надувавший грот, вдруг разом стих. Паруса обвисли. Солнце садилось на западе. А по пристани во главе разномастной толпы к кораблю неспешно шла девушка в белой тунике.
Это она, понял Тао. Творец невиданной силы. Высшей, да нет, какое там – особой, небывалой череды. Тонкая белокурая девушка, удерживающая сейчас сотни варваров, готовых голыми руками растерзать уцелевших.
Девушка внезапно остановилась, махнула рукой, и яростная толпа послушно замерла у нее за спиной. А миг спустя до Тао донеслись слова творения на чужом языке, они выбили из него остатки мужества и вышибли волю. Покорно склонив голову, Тао приготовился умереть.
Девушка умолкла, и Тао с удивлением понял, что еще жив. А потом хлопнули вдруг, налились ветром паруса. Разорвались якорные канаты. Отлепившись от причала, корабль рванулся в открытое море.
На корме творец первой череды Тао, враз поседевший, обессилевший, поникший от унижения и позора, закрыл руками лицо.
Майк Гелприн
Птиба
Птиба летит высоко. Несется по небу, режет хвостом облака, смахивает плавниками звезды. Не удержишь ее, не остановишь.
Первые полста лет Птиба плавает глубоко, говорят, в дальних морях, а в каких – никто не ведает. Глотает мелкую рыбешку, растет, набирает силу. С мелкой переходит на крупную, да и морским зверем не брезгует – ей по вкусу и макрель, и касатка, и морская корова дюгонь. На шестом десятке птиба выплывает повыше, и горе кораблю, что попался на ее пути. Мечется птиба по океану в поисках пищи, ближе и ближе к берегам. Полсотни лет глотает все – живое и неживое: рыбу и зверя, корабли и рыбацкие сети, брошенный балласт и затонувшие грузы…
Говорят, что на нерест птиба отправляется, когда стукнет ей ровно сотня. Отяжелевшая, не спеша плывет она вдоль берега, и если какому смельчаку достанет ловкости, можно забросить кошку-крюк, зацепиться за плавник, подтянуть лодку и взобраться на спину. Затем птиба взлетит, поднимется ввысь и примется резать облака…
Нерестильщиками их зовут – людей лихих, отчаянных, что улетают на птибе невесть куда. Немного таких – готовых рискнуть, бросить родные места и пуститься в неведомое. Зато кто доберется до нерестилища – получит все, что когда-то проглотила птиба, и сможет жить безбедно там, в дальних краях. Иногда от некоторых везунчиков доходят письма с оказией, из мест с названиями странными, которые в северных краях и не слыхивали, – Сингапур, Джакарта, Йокогама, Бомбей… А обратно, в Низинные земли, на берега Северного моря, ни один нерестильщик так и не вернулся. Да и ни мудрено – в дальних теплых краях жизнь, видать, побогаче, чем на скудных рыбацких польдерах.
Фольмар сидел в лодке и теребил веревку, к которой был привязан крюк. Улла тихонько сопела на корме. Волны мерно накатывали, облизывали нос лодки. Тучи, подкрашенные закатом, клочьями свисали с неба.
Птиба здесь – Фольмар ждал ее каждый день, с тех пор как впервые увидел вскипевшую на гладкой воде пенистую волну в человеческий рост. Поначалу ждал один, потом на пару с Уллой. Когда она появилась, Фольмар не стал спрашивать, зачем пришла, лишь освободил место на кормовой банке.
– Фольмар, как ты думаешь?.. – тихонько спросила Улла и осеклась.