Русская фантастика – 2018. Том 1

– Думаю, он правильно сказал. Свойственно – это же не обязательно хорошо. Вот пи́сать нам же тоже свойственно, но это не значит, что можно выйти перед людьми и описаться. Стыдно же будет. Вот и ошибаться стыдно перед всеми, но надо же, нельзя же жить и не писать, и не ошибаться. Вот люди и прячутся в лаборатории, чтобы там ошибаться, а потом, когда уже наошибались и придумали что-то новое, тогда выходят ко всем и рассказывают, что у них получилось, но уже без ошибки, и тогда это не стыдно, а слава и почет.

– А ты что же, хотел бы славы и почета? – спрашиваю я с улыбкой. Кирилл очень не любит, когда с ним говорят снисходительно, он сердится.

– И что вы улыбаетесь? Славы и почета все хотят, потому что, если славы и почета нет, как понять, что ты все сделал правильно и хорошо? – Он задирает подбородок и смотрит на меня с вызовом.

И мне опять приходится выбирать слова, чтобы сказать все правильно.

– Если ты сделал все как надо, то от того, что ты сделал, в мире становится лучше жить, – отвечаю я.

– А вот, например, человек убил страшного маньяка, в мире стало лучше жить, маньяк больше никого не убьет, а человека все равно в тюрьму посадят. Или повар испек много хлеба и всех накормил, и все едят и думают – вкусный хлеб, а про повара совсем не думают, что он молодец. А писатель написал книгу, и от нее никому ни горячо ни холодно, люди так и живут плохо, только с книгой, а его все хвалят и говорят, что он великий. Почему так?

Так часто бывает с Кириллом. Он вываливает на меня свои вопросы, как из ведра. И ждет, внимательно глядя серыми глазами, что я отвечу. А что мне сказать? Что людей убивать нельзя, даже самых плохих. Что повар печет хлеб, потому что это его работа, а если кто-то хорошо делает свою работу, этого никогда не замечают, а замечают только, когда он вдруг ошибется и сделает плохо, недосолит, например, или передержит в печке. Что хлеб проходит через тело и превращается на выходе в то, во что превращается, а книга – хорошая или ядовитая – остается в человеке навсегда, сидит в нем и меняет его, пока вконец не изменит.

И я все это говорю Кириллу. Он задумывается, кусая карандаш, а потом произносит свое «Почему так?» или «Это же неправильно!». И мне снова нужно думать, что ему ответить, потому что ему нужен этот ответ. А ответить я могу одно – мир так устроен. Криво и несправедливо. Но такое нельзя сказать десятилетнему мальчику, который умеет думать.

Поэтому я говорю: «Я не знаю».

– Как это вы взрослый и не знаете? – сомневается Кирилл, думая, что я, скорее всего, знаю, просто не говорю ему, как все взрослые. – Я хотел бы все-все знать.

– А я нет, – говорю я ему в такие моменты. – Еще Соломон сказал, что умножающий знания умножает печаль.

– На что умножает? – спрашивает он. – Умножать нужно на что-то. Например, на два, на десять.

– Просто умножает, – говорю я в отчаянии, умоляя маму Кирилла прийти за ним, пока он совсем не замучил меня вопросами. – Делает больше.

– Тогда можно и сложением. А умножает – это обязательно на что-то. Он умножает и знания, и печаль на одно и то же число, так? На икс. Но если знание умножается на знание, тогда печаль тоже умножается на знание, и получится знание о печали, а не большая печаль, значит, когда знание умножается на знание, то печаль – не печаль, а значит, икс – это не число, а степень. Значит, он не умножает, а возводит в степень. Так? Наврал ваш Соломон.

Кирилл смотрит широко открытыми глазами. Ждет, как я стану защищать Соломона. Я начинаю что-то лепетать. Выходит грозная Нина Викторовна и смотрит на нас долгим магическим взглядом, после чего Кирилл замолкает и старательно делает вид, что читает книгу. А я иду в фонд, чтобы заняться работой, которая в библиотеке всегда есть. И это такая работа, которая не мешает думать. Например, о том, что ответить Кириллу, когда он придет в следующий раз, неся в голове кучу новых вопросов.

Вот и в тот день, когда мы с фотографом Ильей стали делать мой портрет, Кирилл как раз пришел в библиотеку в надежде, что я смогу уделить ему время, и, обнаружив, что я уделяю время другому человеку, уже развернулся, чтобы убежать обратно в деканат, когда я позвал его и попросил помочь.

Я сел на коричневый дерматиновый стул, Кирилл встал со мной рядом, склонившись над книгой и, само собой, углубился в чтение.

Фотограф Илья крутился вокруг нас, щелкая затвором фотокамеры.

Кирилл захихикал, я, не меняя положения головы, спросил его, что смешного.

– Микеланджело, – ответил он. – Это из черепашек-ниндзя. У него нунчаки. А тут в книжке написано – рисунок Микеланджело.

– Это черепашек назвали в честь великих художников и скульпторов. Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля Санти и еще одного, не такого известного…

– Донателло, – подсказал Кирилл.

– Вот. Все они жили в эпоху Возрождения…

– Чего? – Кирилл потянул на себя книгу. – Возрождения чего?