Русская фантастика – 2018. Том 1

– Я Шастов, – безэмоционально исправил я издевательски исковерканную фамилию.

– Да пофиг. – Он облокотился на железную решетку и замолчал, словно ожидая от меня какой-нибудь реакции.

Я отвернулся и опустил глаза, поправляя только что надетые шерстяные носки. Как назло, они оказались разного цвета: синий слишком явно контрастировал с салатовым, по ошибке попавшим к нему в пару.

– Носки… шерстяные? – Драшов скривился, изображая удивление. – Ты что, девочка? Ножки мерзнут, принцесса?

Мы одновременно посмотрели на мои потрепанные, явно не предназначенные для зимы кроссовки. Обувь, заранее приобретенная для холодной погоды, оказалась мне настолько мала, что я продолжал носить кроссовки даже в январе. С сожалением окинув взглядом потертости, успевшие высохнуть быстрее, чем остальная ткань, промокшая от снега, я поднял глаза на Драшова.

– М-да, – почти сочувственно проговорил он. – В таких развалюхах носочки-то будут вполне к месту. Скажи, ты ходишь в них с доисторических времен?

Наклонившись, он поднял мои кроссовки, ловко ухватившись тремя пальцами за шнурки.

– Может, стоит их выбросить? – довольно бездарно пытаясь изобразить брезгливость, проговорил он.

Так как никто ему не ответил, Драшов сердито посмотрел на Натаниэля, а потом чуть улыбнулся и, словно нечаянно, провел грязными подошвами в сантиметре от моего лица. Я, отшатнувшись назад, ударился затылком о железную решетку и, морщась от неожиданности, устало закрыл глаза. Голос Драшова внезапно стал звучать как будто немного с опозданием, растворяясь в толще невидимой воды, заполнившей все пространство вокруг.

– Давай подвесим их повыше?

Мне хотелось переспросить: «Кого – их?», но прежде чем я успел задать вопрос, перед глазами, словно фотография, возникла картинка из недалекого прошлого. На электрических проводах, натянутых между фонарями перед школой, висели, зацепившись за шнурки, кроссовки, возможно, похожие на мои. Кто-то забросил их туда, сделав это импровизированное творение современного искусства главной достопримечательностью прошлой весны.

Видимо, Драшов решил воспроизвести нечто подобное и теперь внутри школы.

– Смотри, Голубь! – радостно произнес он, а потом удивительно метко подкинул мои кроссовки так, что они зацепились за верхние завитки железной решетки и повисли высоко над нашими головами.

Не знаю, можно ли было назвать случившееся интересным или важным, но, судя по выражению лица Драшова, мы все явно присутствовали при каком-то по меньшей мере великом событии, способном изменить мир. Я кинул взгляд на Натаниэля, ожидая увидеть подобную реакцию и на его лице, но, к моему удивлению, он не разделял веселости этого торжественного момента, наоборот, напряженно сжав и без того тонкие губы, он с нескрываемым недовольством наблюдал за происходящим.

Мне нравилось видеть, что Натаниэль злится. Не знаю почему, но сосредоточенный взгляд его карих глаз что-то менял: менял в окружающем мире или даже во мне самом. Странно, но каждую секунду с момента нашей встречи мне безумно хотелось подойти к Натаниэлю и спросить его самым язвительным тоном о чем-нибудь важном. Задать любой вопрос и послушать, что он скажет мне настоящему в обыкновенной жизни.

– Ну, Чудик, а теперь лезь, – насмешливым тоном проговорил Драшов, окончательно возвращая меня к реальности.

Я проследил за тем, как он направляет на меня камеру мобильного телефона, настолько равнодушным взглядом, словно ситуация вновь не имела ко мне никакого отношения – я опять был не более чем наблюдателем, находясь в стороне вместе с Фалленом.

Возможно, я бы так и остался стоять, ничего не предпринимая, если бы во мне совершенно внезапно не вспыхнуло давно забытое желание сопротивляться: я почти с удовольствием осознал, что ни за что не хочу предоставлять Натаниэлю возможность спасти меня на этот раз.

Резко отвернувшись, я пошел к выходу из школы, накидывая на плечи свое невесомое пальто.

Мне не было странно наступать в холодный снег, мгновенно превративший шерстяные носки в маленькие сугробы. Именно сейчас, впервые за многие годы, я шел по улице с высоко поднятой головой, перестав быть тенью самого себя. Надо мной и Фалленом кружились легкие снежники, отражаясь в свете вспыхнувших фонарей, но я сиял еще ярче.

Сначала я ощущал только сладковатую горечь победы, как будто представление Драшова внезапно и совершенно неожиданно закончилось аплодисментами в мою честь. Это было вдвойне приятно, потому что единственным зрителем был Натаниэль. Конечно, мне стоило бы язвительно отметить, что во мне оказалось гораздо больше самовлюбленности, чем я мог бы предположить, но в эти мгновения я просто не мог не улыбаться, понимая, что, безусловно, поступил правильно.