Русская фантастика – 2018. Том 1

Ветер перед рассветом стихает. Из комнаты под смотровой площадкой Вежи я слышу, как часовой стряхивает дрему и разминает затекшие члены. Он делает круг по смотровой, а я подхожу к решетке окна, чтобы угадать то недоступное моим глазам, что видит он. Я воображаю, как серое небо теплеет, но низины остаются темными и сырыми. Оттуда появляются пряди тумана, клубятся, укрывают землю молочной кисеей. Во рву и над придорожными канавами кисея густая, над дорогой пореже, а над лугом и вовсе рваная. Летний туман не опасен, злого человека не скроет. Ужом придется ползти, чтобы в замке не заметили. Я шумно втягиваю сырой воздух и слышу, как часовой мерным шагом вычеканивает в досках пола еще один круг. Тусклое белое пятно появляется на востоке. Я почти вижу, как верхушки сосен покрываются позолотой. Встает солнце. Пора нарушить идиллию.

– Часовой! – кричу вверх.

В ответном молчании слышится презрение, но меня презрением не смутить.

– Хорош на солнышко пялиться, почему ветер кровью пахнет?

– Так туман же, княже, – снисходит до ответа часовой.

Я слышу, как он сопит, принюхиваясь. Куда ему, зрячему, до нюха, что развил у меня за зиму Савелий! Но часовой может видеть, и чутье подсказывает мне, что под замковой стеной сегодня есть на что посмотреть.

– Ой, чего это? – удивляется он вслух и поправляет оружие.

– Говори, что видишь?! – приказываю по-княжьи.

– На дороге торчит что-то. Не двигается…

– Человек?

– Ни… Слишком низко.

– Может, кто меч в землю воткнул?

– Ни, толще, – снова возражает часовой и молчит, долго молчит.

– Ой, а через полверсты еще один такой вершок торчит!

Разглядел, глазастый! Я понимаю, что не ошибся, и сердце словно стискивает холодная мохнатая лапа: ох, не зря выл в ночи Хозяин леса! Часовой не решается поднимать тревогу, но спускается с площадки на один пролет и зовет старшего. Я слушаю топот ног, сонное глухое ворчание, ругань, снова топот ног, теперь сверху вниз, крики побудки. Часовой молится наспех, захлебываясь страхом и глотая слова.

– Ну? – требую я разъяснений, бесцеремонно прерывая молитву.

– То нога, княже, человечья нога!

– Проспал, пес!

Это уже Ян зад свой изволил на смотровую поднять. Яриться изволит, раздает зуботычины и оплеухи часовому.

– Не видел ничего… Не слышал ничего, – причитает тот.

– Признавайся, гад, спал на посту?

– Ни боже же мой! То сила нечистая, видать, глумится!

– Бездельники! Когда нога появилась?

– Из тумана! То княжич кровь учуял и меня позвал.

– Княжич?! – взрывается Ян.

Я слышу топот ног, дверь в мою комнату распахивается, но я уже собран, готов идти за провожатым.

– Надо дружину собрать, – бормочет Ян. – Ох, недоброе творилось сегодня в лесу. Пойдешь со мной, княжич?

– Вместо собаки? – невесело шучу я.

– Дак а что? Батя всех псов с собой увел.

Вздыхаю. Что с него взять?

– Пойду!

Сижу на коновязи, слушаю, как Ян Ильинич собирает отряд. Ждут Одинцовского из ближайшей к Велижу Березухи. По запаху я стараюсь отделить замковых холопов от оставшихся дружинников. Упражняюсь. Отряд – не отряд, так, ватага. Всего-то десяток человек с оружием смог собрать молодой боярин. Не густо.

Дождались, двинули. Не торопясь, от одной жуткой вешки до другой. Из тихих, вполголоса, разговоров узнаю, что ноги мужские, разные, в воинской обувке. Не отрублены, а отгрызены. Лошадей ведут следом на поводу, слышно как они пугаются, шарахаются. Человеческий страх передается им. Солнце начинает припекать, запах крови усиливается. Не так часто я чуял кровь, чтобы отличать свежую от засохшей, человечью от животной, но я стараюсь. Чувствую, что ко мне относятся с почтением и опаской.

Вдруг словно завеса падает. Я чую сильный запах крови вперемешку с дерьмом, слышу жужжание тысяч мух. Люди бросаются вперед, я еле успеваю хватить замешкавшегося за рукав.

– Что там? – кричу. – Что ты видишь?

– Телеги вкруг стоят, в центре карета. Живых нет. Только кости свежие да кишки выпущенные разбросаны повсюду.

– Целых трупов нет?

– Не… Только хребты лошадиные выжранные. Славный пир был тут ночью.

Я слышу хриплый голос Одинцовского:

– Говорил тебе, боярин, не люди это.

– Нелюди.

Я стою там, где меня бросили, жду терпеливо.

– Ясно… Что дальше-то делать? – спрашивает Ян растерянно.

– А что тебе ясно?

– Батя кого-то встречал на границе, да до ночи не успел в замок вернуться. Стали лагерем, как положено по военной науке. Но нападавших это не остановило.

– Видать, не ведают нападавшие той науки! – обрывает Одинцовский. – А вешки из ног оторванных кто расставил?

– Не знаю, кто. Но он явно нас сюда заманивал. К оружию! – командует Ян, спохватившись.

Я слышу, как отряд суетливо строится. От них отчетливо пахнет острой горечью. Боятся. Это запах страха. Шмыгаю носом. Страхом не пахнет только один человек – Одинцовский. Он спокоен, как мерин, и двигается, словно по залу.

– Нет, Ян! Дай руку! – прошу я.

Я чую, где он стоит, но изображаю беспомощность, размахиваю руками в воздухе, словно ищу его.

– Кто пожрал табор, нападают ночью. И Стефана со скоморохами пожрали ночью. Сейчас день, можно не бояться.

Меня не слушают.