– Вели всем молчать и обведи меня вокруг табора, – приказываю я, отчаявшись.
Неожиданно Ян повинуется.
Жужжание трупных мух заглушает иные звуки. Мы медленно движемся вокруг места бойни. Запах дерьма, вывалившегося из кишок жертв, перебивает запах крови. Я понимаю, что из меня получилась плохая собака: ничего я тут не вынюхаю. «Иногда нужно верить тому, что кажется», – вспоминаю слова Савелия и тыкаю посохом наугад:
– Туда!
Боярская ватага срывается бегом. Я тоже бегу, едва поспевая за Яном, натыкаюсь на твердую спину, чуть не падаю. Запах липкого страха мешает сосредоточиться.
– Твою мать…
– Свят-свят-свят.
– Хозяин! Опять!
– Ежеси на небеси, да освятится имя твое…
Зрелище парализует моих спутников. Всех, кроме Яна. Я слышу, как боярин идет вперед, и следую за ним.
– Что там?
Запах крови, и только крови, но засохшей, теперь я понимаю это.
– Головы, княжич. Пирамида из голов. Оторванные все, человечьи, собачьи, конские… И наверху – батя.
Я сглатываю застрявший в горле комок.
– Но мне слышится плач, – шепчу я Яну.
Вопль ужаса раскалывает толпу. Сломя голову люди бегут назад, к лошадям.
– Моргнула… Батина голова моргнула! – Замешательство школяра длится недолго, убогое воображение сейчас ему на пользу.
– Живой! Анджей, ко мне!
Ян бросается к страшной пирамиде. Воняющая смертью голова прикатывается к моим ногам. Я слышу, как молодой боярин расшвыривает кучу… Заваленный откусанными головами по самую шею, боярин глухо стонет:
– Мама, мамочка…
– Батя, я здесь, я сейчас!
Боярин Роман не узнает сына.
– Ема выластет басей басей… – лопочет он.
Ян издает сдавленный звук. Плачет, что ли? Его люди окружают отца с сыном. Им не до меня. Старый боярин помешался.
– Но я слышал не его плач! – настаиваю я, но на меня снова не обращают внимания.
Я щупаю землю посохом и потихоньку иду на плач. Грунт становится мягче. Чую рядом болото. Посох проваливается со всплеском. Вода. Останавливаюсь, но четко различимый плач манит меня.
– Почему только я слышу тебя? – бормочу, двигаясь вдоль болота.
– Княжич, ты куда? – окликает Одинцовский, но я не останавливаюсь.
Чувствую новый запах. Опускаюсь на колени. Принюхиваюсь. Кровь, свежая.
– Там есть кто-то живой! – поясняю я шляхтичу.
– Там топь! Адова топь. Мы стоим в самом начале гиблого болота.
– Но тот, кто плачет, добрался туда, – настаиваю я и тяну носом. – Меня звали в качестве пса! Так пошли! Я поведу по следу.
Молчание и сопение вместо ответа.
– Там душа человечья гибнет! Ну что же вы?! – кричу я, понимая, что безнадежно, никто со мной не пойдет.
Раздается всплеск, еще один и еще.
– Буль! – вопит ополоумевший боярин Роман.
Оставшийся без присмотра старший Ильинич швыряет головы в болото. Они не тонут, и это веселит его.
– И-се! – кричит он новым своим, страшно детским, голоском.
Новый всплеск. За спиной шум суетливой возни: Ян спешит забрать отца и увести людей из жуткого места. Но я не могу идти с ними, запах не отпускает меня. Тонкий и необычно острый, тянется он дальше. В болото, в самую топь. Подхожу к берегу. Солнце уже высоко, близится полуденная жара. Ни один лист на редких деревьях не шелестит от ветра. А если я ошибаюсь и никого там нет, а манит меня злой морок на погибель лютую? Прислушиваюсь к себе. Нет, не страшно! Быть может, я смогу спасти чью-то жизнь, а если нет, так и своей не жалко. Так или иначе, в мире станет одним калекой меньше. Вглядываюсь незрячими глазами в болото, изо всех сил, до боли в слепых глазах. Изумрудных оттенков нет, и карамелью не пахнет. Нет, это не Адова топь. Это просто болото к северу от замка.