Сил Анны хватает только преодолеть озеро, хорошо, что хоть сошки мои она видит. От холодной воды девушку лихорадит, я несу ее от кочки до кочки. Посох Анне отдал, саму ее на закорки усадил, так и несу. Жаль, прыгать не могу, каждый раз погружаюсь в болотную воду и бреду-бреду.
Теплый ливень прибивает запахи, из звуков остается единственный – звук падающей воды. Наверное, это красиво – лопающиеся пузырьки на поверхности болота. Но не когда их не видишь, а только слышишь, как они звонко цпыкают у самого уха. Мы с Анной стараемся высунуться из студеного болота, но проваливаемся по плечи, а иногда и больше. Высунуться, чтобы поймать лицом теплые струи летнего ливня. От усталости мои органы чувств отключаются. Не слышу ни звуков, ни запахов. Я несу Анну на закорках, и возможности щупать дно посохом у меня нет. Это делает Анна, неуклюже и мне не всегда понятно. Она указывает направление по моим вешкам, но, не доверяя ей, я все равно двигаюсь очень медленно, прощупывая ногой каждый шаг. Как же долог и тяжек наш путь! Иногда мне кажется, что девушка теряет сознание, в такие моменты ее тело тяжелеет. А иногда ее лихорадит так, что я перестаю понимать ее слова и боюсь, что она потеряет посох, единственную нашу подмогу. Тогда приходится ждать, пока она придет в себя.
Спустя вечность я чувствую, как сильные руки тащат меня за шиворот, подхватывают под локти. С моей спины снимают впавшую в беспамятство девушку.
– Кто? Кто вы? – хриплю из последних сил.
– Тутэйшия мы, княже, с Березухи, – отвечают сразу несколько голосов. – Не гоже смотреть, как душа человечья гибнет, мы же русские люди. Ты сам убогий, а вон дитятко спас. И мы тоже не из камня деланы… Она не ранена? Княже, откуда кровь? Нет, не ранена, то женския крови.
Меня укладывают на телегу. Свои. Людишки мои. Можно провалиться в звенящую тишину.
– А девочка совсем плоха. Мужики, все вон! – Незнакомые женские голоса вырывают меня из беспамятства. – Князь наш куда как хлипок, а покрепче нее будет, обождет.
Мне хочется возразить, что занятия с Савелием укрепили меня, да и девушку я вытащил из болота. Но к чему споры, у смердов свои представления о крепости телесной. Я остаюсь неподвижно лежать на лавке и слушаю, как моют Анну. Меня раздели, но тело в подсыхающей болотной грязи противно чешется. Наверняка они видят, что я проснулся, но не обращают внимания. Савелия не слышно. Бабы переговариваются. Я вполуха слушаю малосвязный разговор, мол, дитятко может захворать смертельной простудой. Что неплохо бы найти кого-то, кто знает толк во всем, что развешано под потолком избы Савелия, разберет запасы трав покойной Алевтины и подлечит девоньку. Что баня – это хорошо, но напои лучше. А князь наш – молодец.
Бабью болтовню прерывает громкий мужской голос. Ян Ильинич пожаловать изволил.
Он вламывается в баню и с порога рявкает:
– Все вон! Вон я сказал!
Бабы выскакивают из парильни.
– О какая панночка! Сладкая, кожа прозрачная, белая. Моя! Мне! Я сейчас!
На меня он не обращает внимания, хотя я подымаюсь с лавки. Слышу, как он срывает с себя одежду, звонко хлюпает вода.
– Отвали, слепец, – шипит боярин и грубо отпихивает меня.
– Не смей! – кричу.
Он снова пихает меня ладонью в лоб, и я падаю на мокрый земляной пол. Ищу хоть какой-нибудь предмет, могущий стать оружием. Слышу, как молодой боярин ругается и пыхтит.
– Ну вот же колода!
У него, кажется, ничего не получается, и он бьет девушку по щекам, чтобы привести в чувство. Я слышу мужские шаги, кто-то еще врывается в баню.
– Боярин! – звучит мелодичный голос Анджея.
– Помоги ее расшевелить, а то не выходит у меня, – бросает Ян, и я пугаюсь: против двоих мне не выдюжить.
Но следом за шляхтичем в бане появляется Зося. Ее голос дрожит от гнева.
– Остановись, Ян, что ты творишь? Мало тебе дворовых девок?
– То девки, а это панночка.
– Так вот чему тебя в университете учили? Сильничать панночек? – наседает на Яна сестра.
– Проваливай, Зоська. Не перечь брату!
– Отец очнется, все ему расскажу.
– А что мне отец!
– Елду прикрой, срамник! – кричит Зося.
– Этот твой, женишок, приволок ее с болота. Ему, значит, можно, а мне – нет? Да никто ее искать не будет. Доложено Казимиру, что никто не спасся, значит, никто. Дохлая она!
– Ах вот как ты заговорил, любитель мертвечины! Побойся Бога, брат!
Видимо, Яна эта фраза останавливает. Он присматривается к Анне.
– Ничего она не мертвая!
Но заминка уже произошла, неистовство похоти отступило.
– Кобель чертов!
– Эх, сестра, сестра! Я же мужчина, мне полагаются слабости.
– Ты даже не знаешь, кто она!
Я еле сдерживаю нервный смех. Как будто для этого важно знать, кто она!
– Я знаю, мерин.
– Как? Как ты сказал?
Я чувствую его дыхание совсем рядом, но произношу как можно громче:
– Она – дочь князя Ивана Холмского, того самого, что бежал от князя Московского в Литву. Это их встречал твой батя с отрядом. По поручению Казимира.
В парильне наступает тишина, и я чувствую, как потеют все участники разговора.
– Анджей! – кричит Ян. – Помоги одеться!
– Я шляхтич, а не холоп! Вели что-нибудь попроще, боярин! – отвечает Анджей ехидно.