Я трогаю ее плечо, ласково, как Анну на болоте. Зося плачет навзрыд.
– Я сейчас, сейчас… Справлюсь… Я… должна сказать. Анджей прав…
– Подслушивала?
Она давится слезами, видимо, кивает.
– Сразу после свадьбы… Не знаю как, но в могилу сведут. Может, и не сразу, но уморят – это точно.
– Это кто так решил? Старый боярин?
– Не знаю, может, и он. Мне тятька никогда не сознался бы. А вот Ян балабол, язык без костей. Он не скрывает. Не надо мне такой свадьбы! Не буду я грех на душу брать! Нет мне дела до твоих земель, Юрий. Если можешь, беги, князь. О девке я позабочусь, княжна она або нет.
– Спасибо! Забирай грибочки, Зося!
Она идет к двери, но возвращается, быстро целует в щеку и убегает.
Я слышу удары колокола: кто-то собирает селян в центре Березухи. Стучу посохом, иду на звонкий гул. Все сторонятся меня.
Голоса над толпой, значит, конные говорят.
– Господь Бог наш Иисус отвернулся от вас, потому что вера ваша не настоящая. Потому и наслал на вас Зверя.
Конец фразы тонет в глухом ропоте. Я узнаю голос монаха, тот самый, что читал приговор.
– Потому что язычества в вас много, смерды! Сами кресты носите и на образа креститесь, а чуть в сторону – сразу к старым богам бежите. Зажинки ваши – это же шабаш!
Толпа молчит. Монах неистовствует:
– Баб своих к старухам-ворожеям таскаете. Колдуют они богопротивно!
– Сам бы родил без бабок! – летит из толпы звонкий возглас. Хихикают бабы.
– Кто там такая языкатая? А ну!
А вот это сюрприз! Это говорит Ян. Выходит, он не уехал из Березухи вместе с сестрой. Боярин пытается давить толпу конем, толпа расступается.
– Пастыри ваши сбежали, и старый московский протопоп, и новый униатский, из Киева присланный. А коль примете правильную римскую веру, король польский за вас заступится…
– Но эта земля великого князя литовского! – снова выкрикивают из толпы, на сей раз голос мужской, и поддерживает его мужской ропот.
– Верно, – говорит монах примирительно. – Но король польский и князь литовский един сейчас – Казимир.
Слышно, что монах доволен поворотом разговора. Лошадь перебирает копытами. Всадников двое. Или трое?
– Каждую кочку в болоте обыщут, каждое дерево осмотрят, много воинов пришлет сюда польский король своих единоверцев защитить. От волков…
– А то не волки…
Скрипучая старческая реплика тонет в гуле голосов, но толпа вдруг осознает сказанное и испуганно замолкает.
– Слыхали все? Что было перед тем, как обоз растерзали? – продолжает старец в тишине. – Хозяин леса собирал свой народ. То не простые волки! То – оборотни.
– Помолимся, люди! С Богом в сердце мы победим страх и врагов своих, – перехватывает монах и тут же начинает нараспев читать псалом на латыни, но народ молчит. Люди не понимают чужого языка.
Монах смущается:
– Храм вам построим, каменный. Думайте, селяне…
Да кто же им подумать-то даст?
– Крестить вас будем после поста, – рычит Ян. – Всех! Заново!
– Князя своего предали, теперь веру своих дедов предадите? – говорю я негромко, и тишина на площади становится оглушительной.
Я слышу, как колотится мое сердце, и в унисон бьются сердца всех, кто услышал меня.
– Это кто сказал? – шипит Ян и расталкивает толпу, но она теперь не столь податлива, и я неспешно удаляюсь.
Он вырывается, пускает коня в галоп и догоняет меня. Я оборачиваюсь. Как там меня учил Савелий? Вот близко дыхание его лошади, а вот он сам. Я выбрасываю вперед посох, словно копье. Удар! Стук тела о землю.
Я стою прямо. Слушаю, как селяне окружают упавшего.
– Эка ты его! Интересно. Ему теперь тебя на дуэль вызывать? – смеется Анджей Одинцовский, отбирая у меня посох.
– Ты, мил человек, на серчай на нас! – говорит тот же старик. – Мы не предавали старого князя. Не живет в душе русского человека измена! То ваши холопы замковые. Сами князья развели гниль под своим кровом, сами и поплатились.
Монах хлопает по щекам Яна, приводит его в чувство. Анджей крепко держит меня за плечо. Шепчет:
– Говорили же тебе, беги!
Я упрямо трясу головой. Слышу, как Ян и монах разговаривают по-польски. Боярин подходит ко мне, я ожидаю удара, но ничего не происходит.
– Решил под ногами путаться? – выплевывает Ян слова. – Значит, свадьбу сыграем в пятницу.
Я, связанный, сижу на коне, Одинцовский ведет его на поводу. До Велижа всего-то версты полторы.
– А ты силен, Юрий Дмитрич. До сих пор я под впечатлением. Девку на болоте нашел, ну это можно понять, нюх у слепых острый становится. Но чтобы вот так посохом наугад ссадить конного с седла? А ты, княже, опасен.
– Помоги русскую княжну из замка вызволить, пока ее Ян к себе в Дречи-Луки не увез, – решаюсь я на просьбу.
Анджей молчит.
– И будет тебе моя дружба.
Шляхтич чуть медлит с ответом:
– Я в твоей Березухе по воле Ильиничей сижу. Какой смысл мне предавать их?
– И нашим, и вашим, значит?
Похоже, Одинцовский пожимает плечами: