Ян одевается сам, разочарованно сопит и бормочет себе под нос:
– Так! Девку в замок! Очнется, решу, что с ней делать.
– Который – замок? – уточняет Одинцовский.
Такое поручению ему явно по душе.
– А если не очнется она? – перебивает Зося визгливо.
– Дречи-Луки. Что значит – не очнется?
– Сорок верст с гаком, до темноты не успеем, – вмешивается шляхтич.
– Хворая она. В беспамятстве, – напоминает боярыня.
А хороша бы Зоська жена мне была, кабы по доброй воле!
Ян в замешательстве, а Зося не унимается:
– Ты что, кобель, совсем безмозглый? Ты последний в округе не понял, что здесь нечисто? Во всех этих смертях, во всем этом ужасе?
– Нечисто? – повторяет боярин.
– Сила нечистая поселилась в здешнем лесу! По ночам никакой твари ночной не слышно, только волки воют. Всем страшно! А волки? Ты можешь знать, что то за волки? – наседает Зося, и я слышу, что она в самом деле напугана.
Я прикусываю губу, чтобы не указать на Анну. Уж она-то видела, что за волки. Ян останавливается передо мной, но ничего не говорит.
Ильиничи и Одинцовский выходят наружу. Ян стремительно, за ним семенит Зося, шляхтич чинно шагает последним. В баню возвращаются бабы, добавляют пара. Я обдаю себя водой из бадьи, обтираюсь, одеваюсь, выхожу следом в предбанник. Анджей, его запах не спутаешь, загораживает выход на двор.
– Чего тебе надо, пшек? – цежу сквозь зубы.
Прежняя злость на Одинцовского возвращается. Ян – зло, но зло свое, понятное, а этот?
– Может, все-таки с гостями так сразу не стоит? А, княже?
– Ты гость незваный. Проваливай!
Он наверняка сутулится на пороге, в проеме низкой двери, но уходить медлит.
– Вот вы, русские, всегда так. Ведете себя, как псы цепные, а потом удивляетесь, что соседи злятся. За что ты так со мной, князь?
За что? Я окончательно свирепею и бросаю ему в лицо, в пахнущее чабрецом дыхание:
– Нет, ты мне скажи, зачем приперся с ватагой шляхтичей на мою землю? Я что, слепой? Не понимаю, что ты в моей Березухе забыл?
– Ну, перво-наперво, ты слепой. А во-вторых, отвечу тебе, что забыл. Зазвал нас боярин Роман на службу себе, а ватагу собирал Ян.
– И что тебе обещали?
Я споткнулся-таки о посох, поднял его и сердито стиснул обеими руками. Вечно не доищешься, когда нужен!
– Землю обещали, но ты зря горячишься, княже. Я тоже не дурной и смекаю, что никакой тут свободной земли нет. Здесь только твоя земля. Боярская вся распахана, и Ильиничи удавятся, но не отдадут ее. И выходит, обманули нас, пообещали земли при живом хозяине.
Мы выходим на двор. Может, зря я на него взъелся? Вроде ничего оказался этот пшек, за девушку вон заступился. Чувствую, как шляхтич нервно ходит взад-вперед, шаги его не слышны даже мне.
– Не по-божески это, князь.
Подытожил, надо же!
– Ух, какой ты! Но живешь же? С крестьянами разговоры ведешь.
– Я, как и ты, княже, младший сын своей матери. Ты-то понимаешь меня. Ни тебе, ни мне наследства не могло прибыть. Тебе вот пришло.
– К черту такое наследство! Тебе ведомо, как я стал князем? И как ослепили меня?
– Извини, не хотел… – спохватывается Одинцовский.
Виноватый голос его скрипит колодезным воротом.
– Зачем дружиться со мной хочешь, шляхтич? – спрашиваю напрямик.
– Да не хочу я твою веску получать через твою смерть! Чего тут непонятного?
– Мою смерть?
– Как в воде колодезной это видно. Казимир специально не стал домен Дмитрия Друцкого дробить, чтобы Ильиничам он целиком достался.
– Роман внуков хочет.
– И ты ему веришь?!
Одинцовский громко пьет, я тихо думаю. Мы какое-то время молчим, потом Анджей продолжает:
– Да сколько угодно может быть способов. Утонул в болоте, упал с лестницы, отравился грибом… Ты ж незрячий. А Казимиру скажут, что недоглядели. А Казимир-то простит, королю на русской границе верные люди нужны.
– А ты? Дай попить!
– Я хочу служить тебе! – сообщает Одинцовский и протягивает мне ведро. – Хочу чтобы веску, что мне понравилась, ты сам отдал. За службу. За верность.
– А крестьяне? Им-то при батьке моем неплохо жилось, на одном оброке. А ты как их держать станешь? Будто я не знаю, как польские паны своих холопов дерут! Боярин Ильинич – ангел по сравнению с тем, что люди на ярмарках о магнатах говорят.
Анджей, кажется, смотрит, как я пью.
– Ничего вы тут о Польше не знаете, а болтаете много. Я видел, знаю, как пану со своими холопами в мире жить. Когда шляхтич сам с ними в поле выходит. Когда он с ними одну работу делает, когда знает, каким по́том хлеб достается, тогда нет и злобы между ними. Когда все отмерено в меру. И богатство пана, и достаток селян. И с твоими, березухскими, я в поле ходил.
– Чего ты хочешь от меня? – спрашиваю, возвращая ведро.
– Не надо ненавидеть меня, будь ласков, княже.
Я не отвечаю, иду в хату.
– Это ты лепил? – спрашивает Зося.
Я думал, она уехала, а она – вот она. Избу Савелия изучает.
– Да, три грибочка. Бери, это для тебя.
– Ах!
Хотя за эту зиму я почти сравнялся с ней ростом, Зося притягивает мою голову к своей груди, обнимает. Я не сопротивляюсь. Большая, мягкая, приятно.
– От тебя пахнет медвежонком, – фыркает она, отталкивает меня и всхлипывает.
– Ты чего?