Русская книга о Марке Шагале. Том 1

При этом Шагал отнюдь не был, в силу самой универсальности своего дарования, только «еврейским художником». Еврейская культура в России на рубеже веков омывалась окружавшей ее русской культурой, неотъемлемой частью которой Шагал всегда ощущал себя. Где бы он ни жил, Витебск и русская деревня оставались главной его любовью и объектом изображения. Он чувствовал преемственную связь с Левитаном и Врубелем, своим формированием как художника (и многими образами) был обязан русской иконе и народному искусству, в 10-е и 20-е годы был связан с русским авангардом; Гоголь, Стравинский и Чайковский не раз служили ему источниками вдохновения.

Вместе с тем, называя Париж своим «вторым Витебском», Шагал этим никак не хотел приуменьшить влияния на него французской живописи, многое вобрал он и из европейского художественного наследия разных эпох – с течением времени все отчетливее проявлялась изначально присущая ему способность восходить от национального к общечеловеческому.

Н.В. Апчинская. 1980-е

Сын рабочего, Шагал прошел в конце 900-х годов недолгую выучку у И. Пэна в Витебске и Л. Бакста в Петербурге. Еще в те годы, создавая одну из самых значительных своих ранних картин – «Смерть», он хотел, по его словам, «написать улицу психологично, но без литературы, выстроить улицу, черную, как смерть, но без символизма». Иначе говоря, ввести литературу и символику в саму плоть живописи. Именно эта задача решалась тогда художниками-новаторами Парижа. «В ту эпоху, – писал Шагал, – я решил, что мне нужен Париж. Почвой, в которой были корни моего искусства, был Витебск, но мое искусство нуждалось в Париже, как дерево – в воде. У меня не было никаких других причин покидать родную землю, которой я оставался верен в течение всей моей дальнейшей жизни».

В картинах, созданных в первый парижский период (1910–1914), «свет-свобода», по выражению художника, заимствованный у парижских улиц и полотен импрессионистов, соединяется с фовистской метафоричностью и силой цвета, кубистической структурностью форм и футуристическим динамизмом. Все это сочеталось у Шагала с пониманием творчества, как «выражения состояния души», с повышенной экспрессивностью, сближавшей его с немецкими экспрессионистами. Однако, соприкасаясь со всеми течениями, Шагал оставался обособленным. Его творчество и в 10-е годы, и в последующие сопрягало противоположности: предельную поэтическую свободу и предметность мышления (как писал в посвященных ему стихах Б. Сандрар, «он берет корову и рисует коровой, берет церковь и рисует церковью»), пластическую обобщенность и конкретный психологизм, иррациональность и организующее начало. Не менее характерным для Шагала было стремление взорвать зрительные стереотипы (что являлось, кроме всего прочего, одним из источников юмора в его искусстве), показать и внешнюю хаотичность жизни, и наличие в ней глубинных организующих сил. Не случайно именно по его поводу Аполлинер произнес в 1912 году слово «сверхнатурально», из которого спустя десятилетие родится термин «сюрреализм». (К этому течению, с которым у него были точки соприкосновения, Шагал также откажется присоединиться в 20-е годы: для него были неприемлемы и сюрреалистский «автоматизм письма», исключающий разум художника, и сочиненность сюжетов, являющаяся как бы оборотной стороной этого автоматизма).

Одно из характерных шагаловских полотен 10-х годов – «Я и деревня». Разномасштабность изображенных на ней предметов способствует впечатлению неопределенной широты пространства, в котором верх и низ относительны, благодаря перевернутому изображению женщины на заднем плане. Перед нами и деревня, и подобие универсума, в котором художник выступает вдумчивым созерцателем жизни и ее веселым творцом. Его энергичному профилю противостоит «на равных» кроткая морда коровы, сцена доения изображена как знак служения человеку.

Пожалуй, никто из художников ХХ века не отстаивал с такой силой, как Шагал, выражаясь словами Хлебникова, «равноправие коров», не писал с такой нежностью животных, воплощая в них и жертвенное начало, и всю загадку жизни.

В его полотнах 10-х годов разработаны и другие темы, которые пройдут затем через все его искусство – такие, как рождение и смерть, любовь и творчество. Его персонажи, которые уже в самых ранних работах забирались на крышу, очень скоро обретут способность отрываться от земли, не теряя ее, однако, из виду. Этот мотив, как и все прочие, имел у Шагала глубокий смысл. Являясь, как почти все в его искусстве, овеществленной метафорой, он означал и свободу, лежащую в основе бытия, и порыв духа к небу, и живые приметы ХХ века, устремленного в космические сферы.