Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Но и традиционный искусствоведческий разбор в случае Шагала немного дает. Алхимия его колоризма, объединяющего фантазию и реальность, с трудом поддается анализу. Его сюжетика демонстративно однообразна и иррациональна, о композиции его картин, захватывающей небо и землю, мало что могут сказать привычные надежные слова: фронтальная, диагональная, открытая и т. п.

(При всем том очевидно: цветовая палитра Шагала в первый парижский период – с 1910 по 1914 г. – делается резче, светлее и контрастнее, а во второй – 20-е годы – утонченнее и гармоничнее; его структурное мышление, складывающееся под влиянием кубизма, достигает наибольшей ясности в годы революции, а наибольшей остроты – в иллюстрациях к «Мертвым душам» (1923–1927); его контурные ритмы обретают свою наивысшую музыкальность в иллюстрациях к Библии с их обобщенными – неоклассическими – цветовыми решениями. Композиция его картин тяготеет к диагональному, открытому и плавно закрученному движению, обычно устремленному вверх – от земли к небу, даже букеты Шагала, незаметно и неназойливо, как горящие свечи, тянутся вверх, от подножия вазы к соцветиям, растворяющимся в воздухе. Движение по горизонтали, параллельно земле, расползающееся вширь по пространству картины, как в «Красном петухе», – это знак тревоги, а движение сверху вниз, от неба к земле, как в «Падающем ангеле», – грандиозная катастрофа.)

Говорить о Шагале преимущественно в связи с закономерностями развития какого-либо «изма» в искусстве XX в. еще менее плодотворно, чем в связи с творчеством других художников парижской школы. Шагал такой же экспрессионист, как фовист, кубист, примитивист или неоклассик. В разные годы то или иное направление сильнее проглядывает в его искусстве, но эти акценты не имеют решающего значения, потому что мастер из Витебска создал свой собственный, универсальный стиль и в неожиданном свете представил новаторские искания современного искусства. Не говоря уже о том, что Запад сходится в искусстве Шагала с Востоком, с традицией русской иконописи, русского вывесочного примитива и еврейского фольклора, осмысленного под влиянием обновленческой хасидской традиции. Важен не сам по себе универсализм шагаловского стиля, легко вбирающий в себя, казалось бы, несовместимые художественные идеи, – важно, что у Шагала эти идеи приобретают новый смысл, проникаясь его лирической стихией и его фантазией.

Фовистский декорати[ви]зм, раскрепощенный яркий цвет получили у него такую страстную эмоциональную насыщенность, такую – и от русской иконы идущую – благородную утонченность, которую фовисты в себе не подозревали. Разве что у Сутина в 1920-е годы цвет дышал такой же страстью, но темперамент Шагала более глубокий и подвижный, освобожденный от уз. Мы не много поймем в Шагале, если забудем об его темпераменте, десятилетиями питавшем его дикое и вольное – прав был Аполлинер – воображение и его непостижимый колоризм.

Посетители московской выставки Шагала 1987 года⁶⁷ были нокаутированы эмоциональной интенсивностью шагаловского цвета, в больших количествах почти непереносимого. К старости эта ликующая чувственная интенсивность цвета, оправданная природным темпераментом художника и тонкостью его гармонизирующей кисти, возрастает. Через силу и сияние цвета было снято излишнее внутреннее напряжение его картин раннего, допарижского периода с их таинственно приглушенной колористической гаммой. Цвет первый принял на себя напор шагаловского темперамента.

Кубизм произвел на Шагала огромное впечатление, ради него он и остался на первых порах в Париже. Пронизанный холодной ясной мыслью, синтетический кубизм приобрел у Шагала полуночное экспрессионистское «настроение». Деликатный Модильяни, мы помним, легко выучился по-кубистски стилизовать и деформировать, но поостерегся расчленять объемы. Шагал, напротив, никогда не испытывал склонности к деформациям, представляя кубистам самим съедать их треугольные груши, но расчленять предметный мир – живой еще охотнее, чем неживой, – он начал тут же в Париже, имея на то свои собственные резоны, о которых даже такой человек, как Пикассо, не мог и думать.