Русская книга о Марке Шагале. Том 2

О второй стороне его творчества – о фантастике. Значительную композиционную роль в его творчестве играл еще один прием, может быть позаимствованный у итальянских футуристов. Это – на одной картине изображать ряд моментов натуры в динамике. Фрагменты улиц, авто, кафе, женщин, друзей, животных. Все на полотне смешано, слито, и все в движении. Так писали футуристы Северини, Балла и другие итальянцы. Передо мной характерная для Шагала работа «Воскресенье» (гуашь)¹⁴. На переднем плане изображены: парижский собор Нотр-Дам, Эйфелева башня и кусок Парижа. На заднем плане озаренный закатом зимний Витебск с хатой и церковью. На детских санях мужичок, а над ним какая-то лиловая символическая птица. Вся картина освещена двумя круглыми женскими головами. В гуаши я насчитал шесть моментов, написанных разными красками и разной фактурой.

Шагал не пишет в одной какой-нибудь определенной манере. Его палитра и фактура знали много увлечений. И сейчас трудно в его работах проследить, где кончается влияние постимпрессионизма и где начинается увлечение посткубизмом. Порой кажется, что в одной его картине можно найти следы увлечения тремя-четырьмя школами. Часто он также пользуется расцветкой детского рисунка.

* * *

Париж в росте и формировании творчества Шагала сыграл, разумеется, большую роль. И хотя во Францию он приехал с богатыми живописными идеями, но палитра его была еще скромна и сдержанна. И только прожив долго рядом с такими большими колористами нашего времени, как Анри Матисс и Пьер Боннар, Шагал сумел обогатить свою палитру.

Теперь Шагал известен как блестящий живописец с богатейшим колоритом. Его работы всегда насыщены цветовой гармонией. Его желто-лимонные, оранжевые, голубые, фиолетовые, вишневые и красные краски, наделенные нежной радостью, доставляют большое наслаждение.

Чувствуется, что Шагал долго и упорно работал над тем, чтобы в своем колорите достигнуть такого горения и сияния. Цветовая техника Шагала сложна и интересна. Разобраться в ее основных принципах трудно.

Примечательно, что его палитра, пережившая много влияний, не знает эклектизма. Шагал-колорист ни на кого не похож и остался самим собой.

* * *

Творчество Шагала делится на два больших, сложных периода: на юдаику, выросшую и развившуюся под влиянием детского и народного творчества, и фантастику, родившуюся и расцветшую под влиянием полувековой сложной парижской жизни.

В основном тематическим миром первого периода являлись родной Витебск и его жители. Их жизнь: радости, надежды и разочарования.

Его герои были мелкие служащие, с трудом сводившие концы с концами, ремесленники, свадебные музыканты, шолом-алейхемские коммерсанты и неунывающие повитухи… Всех этих людей Шагал всегда показывал на фоне их родного пейзажа. Отсюда его любовь к витебским простодушным избам, дружеским деревьям и наивным заборам.

Весь этот мир, согретый шагаловской поэзией, завоевал ему большую славу. Газеты и журналы печатали о нем большие хвалебные статьи. Музеи и коллекционеры страстно стремились приобрести его картины, гуаши и офорты.

Но неспокойному, всегда ищущему новую тематику Шагалу юдаика показалась уже потерявшей свою новизну и исчерпавшей остроту – и он нашел и увлекся другим миром – насыщенным гротесками и фантастикой.

* * *

Шагал приехал в Париж, когда кубизм пробивал себе путь в мастерские молодых художников. С присущей ему творческой жадностью Шагал примкнул к кубистам. Но и тут мы видим характерный метод шагаловского творчества. Его кубизм какой-то особый – декоративный и орнаментальный. Ярко раскрашенный.

Художник сумел остроумно использовать геометризм этого течения для своих фантастических мотивов, лишив кубизм характерных для него жесткости и мрачности. Шагаловский кубизм – какой-то, я бы сказал, импрессионистский.

* * *

Немцы одно время считали Шагала ярым экспрессионистом и объявляли его последователем немецких художественных идей. Но Шагал (как и Сутин) всей своей творческой жизнью доказал, что он никогда не увлекался немецкой изокультурой, бывшей для него всегда чуждой и далекой.

* * *

В беседах со мной Шагал любил рассказывать о своем первом витебском учителе Пэне.

– Ах, друг мой, – восклицал он, – если бы вы знали, какой это был светлый, чистый человек! И какой учитель! – И вдохновенно добавлял: – Я ему многим обязан!

Часто он говорил:

– Пэн – хороший художник!

Зная творчество Пэна как натуралистическое, я удивлялся хвалебным отзывам его ученика. Но потом, когда Шагал мне рассказал, как Пэн преподавал живопись, я понял, что дело не в ней, а в душевных качествах педагога, в его большом гуманизме и неувядаемой любви к искусству. Пэн был художником-идеалистом редкой чистоты.

– Он меня научил, – добавлял Шагал, – любить искусство и отдавать ему весь свой душевный жар… Весь…

Живопись он считал созданием человеческого гения, а труд художника – служением этому гению.

– Художник должен уметь всю жизнь смотреть на мир глазами удивленного ребенка, ибо утрата этой способности видения означает для него утрату всего оригинального, то есть личного в выражении.