Русская книга о Марке Шагале. Том 2

На выставке в Белых казармах⁴⁵ интерес масс к искусству проявился в активном протесте против фокусов формалистов. Художники посчитали такое отношение зрителей к себе личным оскорблением. И там же они все перессорились между собой: Малевич ругал Шагала за академизм, а тот говорил, что ему надоели «беспредметники», что Фальк рисует лишь цветовые пятна. Ермолаева называла Пэна «салонным живописцем» и что формалистическое руководство школы не считается с ним, т. к. он стойко держится «старомодных», с точки зрения этого руководства, реалистических методов работы над картинами и т. д.

Зейлерт В. Витебские художники // Шагаловский ежегодник 2002. С. 71–73.

11. Е.М. Рояк

Мой отец был портным, и однажды к нему пришел Марк Шагал, чтобы перекроить брюки. Он увидел на печке разных нарисованных углем и кирпичом рыбок и зверей. Он спросил, кто это нарисовал, а отец сказал, что это я. Он спросил: «Это ты нарисовал?» В следующий раз, когда он пришел, он принес акварель, подарил мне коробку акварели. Она у меня все еще хранится. Он принес бумагу и кисть и попросил стакан воды. Он взял кисть и немного красной краски. «Ну, Ефимка, скажи, – какой это цвет». Я подумал и добавил желтой краски. Он сказал: «Браво!» Ему понравилось это сочетание. Он подумал, что я добавил синего, понимаете? Потом он провел синим цветом, а я добавил желтого, и это ему опять понравилось. Так мы играли некоторое время. Он сказал отцу, что меня нужно учить живописи.

А в Витебске жил еще один художник, Юрий Моисеевич Пэн. Очень хороший художник. Между прочим, Шагал у него учился. Я немного походил к Пэну, а потом Шагал взял меня к себе в мастерскую. Он видел, что я чувствую цвет. Я ходил с ним рисовать, показывал ему, где красивые места в Витебске, и помню очень ясно, как он говорил: «Почему ангелы летают по небу, а моя жена не летает?» И написал такую картину. Он и меня нарисовал – есть такая картина – как я лежу у забора на доске. Он сказал: «Это ты, Ефим, ты сделал». Я работал у него, понял его школу, его понимание искусства, восприятие цвета. Понимаете, он художник сказки. Почему он так трогает нас? Он художник сказки и фольклора. Он сам – этот витебский еврейский фольклор. Кроме всего прочего, он понял еще французскую живопись, импрессионистов и Матисса. Он, конечно, великий и совершенно особенный художник. Он никого не копировал.

Рояк Е. Художник сказки и фольклора / Публ. Ф.Л. Рояк, вдовы художника // Шагаловский сборник 1996. С. 209.

12. В.И. Антощенко-Оленев

В.И. Антощенко-Оленев. Алма-Ата, 1960-е – 1970-е

<…> Два раза в неделю занимался в студии М. Шагала. Студия – это была моя мечта – стала нечто близким сумасшедшему дому. Сидел за развернутым холстом и любовался обнаженной красивенькой натурщицей, а как ее писать? Синей с красной или желтой? После [школы] Общества поощрения художеств, где велось преподавание по методам Чистякова и Н.К. Рериха, школа М. Шагала меня обескураживала. Натурщицу писать, имея на палитре только три цвета – красный, желтый и синий?! Огорчался, обвиняя себя в отсталости и даже невежестве. Я не мог себе представить, каким я буду художником. А студийцы все писали «такие» этюды. Я потерял веру в себя. Спас случай.

Антощенко-Оленев В.И. Воспоминания. Рукопись.

Опубл.: Шатских 2001. С. 36–37.

13. И.Г. Плоткин

Наша трудколония «Третий интернационал» для еврейских детей-сирот существовала в подмосковной Малаховке с первых лет советской власти. От детского дома колония отличалась тем, что колонистам приходилось обеспечивать себя самостоятельно. Работа в огороде, уход за скотом, уборка, мелкий ремонт – обязанности эти были четко распределены между воспитанниками. Мы занимали три двухэтажных дома, владельцы которых эмигрировали после революции. По воспоминаниям малаховских старожилов, число колонистов обычно не превышало ста пятидесяти человек.

С 1919 по 1922 год рисование и живопись у нас преподавал Марк Шагал⁴⁶. Он поселился в отдельном двухэтажном домике с семьей: женой Беллой и маленькой дочерью Идой. На втором этаже, в мансарде, художник устроил мастерскую. Рисовали угольными карандашами и акварельными красками. Общение происходило на идише, другого языка большинство из нас не знало. Шагал много не говорил, никогда не повышал голоса. Похлопывание воспитанника по плечу означало одобрение. Так он его выражал… Электричества еще не было, работали, пока не стемнеет.

Помимо преподавания каждый учитель в свой черед выполнял обязанности дежурного. Шагал следил за чистотой в наших комнатах, за приготовлением пищи в столовой, за соблюдением распорядка. А вот в прогулках к малаховскому пруду – мы называли его «озером», и в те времена там стояла мельница, – в этих походах под барабан и с революционными песнями он, в отличие от других педагогов, участия не принимал. Не помню его и на общих праздниках – вроде первомайской демонстрации. Он делал свое дело.