Шагал выделил из общего числа нескольких самых способных учеников и занимался с ними отдельно. Однажды в такую минуту пришел фотограф; он вел фотолетопись колонии и снял нас за работой.
Обед в Малаховской школе-колонии. В последнем ряду первый справа – Марк Шагал, посередине – Борух Шварцман. 1921
Колонисты в «походе под барабан» с директором Малаховской школы-колонии Борухом Шварцманом. Начало 1920-х
Марк Шагал в Малаховке. На мольберте – эскиз панно для ГОСЕКТа
Детская память цепкая. Помню, Шагал поставил на стул чайник ядовито-зеленого цвета, а на спинку стула в качестве фона бросил яркокрасный платок. И спрашивает: «Какой цвет звонче?» Сел справа от натюрморта и сравнивал красный и зеленый цвета…
Отъезд Шагала был неожиданным и прошел незаметно для нас.
Потом в колонии долго еще висела одна оставленная им работа. Наверное, он не смог ее увести. То был огромный холст, приблизительно два метра на три, снятый с подрамника и гвоздями прибитый по верхней кромке к стене. Два цвета: черный и белый. На белом фоне черным – «а-хедерингл»[43]
: мальчик в традиционной одежде, бегущий в хедер, на голове картуз, под мышкой сидур (молитвенник). Высокий горизонт, под ним, вдали, – контуры местечка. Почему я запомнил? Столько ведь лет прошло… Одна нога мальчика неестественно вывернута от колена – не так, как сгибается обычно, а ступней вверх, «сломана». Это нарушение анатомии придавало стремительность всей фигуре бегущего. Но детскому восприятию подобные вещи недоступны. Я смотрел и не мог понять, как такое может быть. Поэтому и запомнил.Потом кто-то из нас понемногу отрезал от этого холста по куску, чтобы писать маслом свое… Да мы тогда и представить себе не могли, кто такой Шагал! И ничего бы не поняли – даже если б нам объяснили! Окончательно полотно погибло во время пожара, случившегося в конце 20-х годов.
Печатается по:
14. А.Ю. Энгель-Рогинская
<…> В 1920 году нас пригласили работать и жить в Еврейской показательной колонии в Малаховке, под Москвой. Туда, по указанию правительства, были собраны дети еврейских беженцев, в большинстве потерявшие родителей.
Почти все учителя были коммунисты, и они воспитывали детей по-новому. Искусство в колонии было на почетном месте. Отец47
вел хоры и музыкальное образование. Вечерами мать48 играла на фортепиано и тут же рассказывала детям и учителям о композиторе, эпохе и исполняемых произведениях. Такие занятия назывались «слушание музыки» и были они внове.Юлий Дмитриевич, Антонина Константиновна и Ада Энгель. Тель-Авив, 1926
Группа еврейских деятелей культуры в Малаховской школе-колонии. 1920–1921.
Малаховская школа-колония. Колонисты участвуют в театрализованном представлении. 1920–1921.
Я преподавала рисование сначала одна, а потом, когда приехал Марк Шагал, стала ему помогать. Мы ставили с ребятами веселые постановки с музыкой, создавалась праздничная атмосфера искусства; в колонию приезжали еврейские поэты и писатели – Гофштейн, Добрушин и другие. Отец писал на их слова множество детских песен. Ребята тут же их разучивали и распевали. Эти детские песни позднее были изданы не только у нас, но и на разных языках в других странах49
. <…>15. Н.Д. Эфрос
<…> Первый еврейский театр возник лишь после Октября. Основателем и руководителем этого первого театра был Алексей Михайлович Грановский. О своем знакомстве с Грановским и первых шагах созданного им театра А.М. [Эфрос] рассказывал в ряде статей. Последуем за его рассказом.
Вскоре после Октябрьской революции была открыта театральная студия-школа. Осенью 1919 года обучение в ней подходило к концу. «Школу, – говорит А.М., – надо было превратить в… театр». Для этого требовался человек, который мог бы выполнить эту задачу: «Нужен был рулевой, в Москве его не было». Между тем стало известно, что в Петрограде неким Грановским уже открыт небольшой еврейский камерный театр.
А.М. предложил товарищам по школе-студии ознакомиться с работой театра и воспользоваться его опытом. Предложение было принято, и А.М. выехал в Петроград для встречи с Грановским.
Из бесед с ним выяснилось, что тот не прочь перебраться в Москву и взяться за организацию и ведение там еврейского театра. «У меня, – рассказывает далее А.М., – не было ни полномочий, ни охоты идти так далеко. Я лишь сказал Грановскому, что, с моей точки зрения, его план возможен и что я передам его соображения Москве»[44]