Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Вернисаж выставки Шагала в Париже, в галерее Мэгт. По стенам летают девушки с мечтательными глазами, пиликают витебские свадебные скрипачи, зеленые телята нежно тянутся к цирковым наездницам, еврейские арлекины играют на свирелях – весь красочный шагаловский мир живет своей фантастической, выдуманной жизнью. Но людям, собравшимся в галерее, сейчас не до картин. В центре внимания – сам мэтр, неторопливо прогуливающийся по залу с поэтом Арагоном. За Шагалом и Арагоном следуют по пятам страшные, всколоченные люди, волокущие аппарат для телевизионной съемки, электрические кабели, тянущиеся по полу, как змеи, ослепляющие светом юпитеры… Шагал и Арагон делают вид, что ничего этого не замечают – они всецело поглощены искусством. За ними почтительно следуют поклонники таланта. Время от времени поклонники таланта протягивают Шагалу каталог выставки:

– Мэтр, можно Вас попросить?

Мэтр не любит раздавать автографы, которые в Париже высоко котируются. Но по случаю вернисажа он милостиво подписывает, пожимает протянутые руки, выслушивает комплименты. За пятьдесят лет, что я его знаю, Шагал совсем не изменился. То же тонкое, подвижное лицо с внимательными, выразительными глазами – лицо совсем молодое, без единой морщинки. Только волосы побелели.

– Когда вы приехали? – спрашивает он. – Из Нью-Йорка?

– Вчера.

– И уже на выставке?

– Мы, собственно, и приехали специально на выставку.

Конечно, это лесть, комплимент. Шагал отмахивается, смеется, – на лице его в эту минуту появляется ребячье выражение… «Когда мы увидимся?»

– Вы позвоните рано утром и условьтесь с Вавой.

Вава – это жена Шагала, Валентина Григорьевна. «Из семьи Бродских!» – многозначительно сказал мне позже Шагал.

Валентина Григорьевна оказалась дамой на редкость приветливой. Мы условились о свидании на следующий день.

* * *

Набережная Анжу на острове Св. Людовика – одно из самых поэтических и красивых мест в Париже. Шагал живет уже много лет в Вансе, на юге Франции, там меньше посетителей, можно работать. Но в редкие наезды в Париж он останавливается в своей парижской квартире на Кэ Д-Анжу. <…>

* * *

Удивительно: в квартире художника на стенах нет ни одной картины.

Только в гостиной я заметил ширму, расписанную Шагалом, – пустяк, за который любой коллекционер заплатил бы состояние.

Андрей Седых

Почему-то принято считать, что в квартире художника должен царить живописный беспорядок, – полагается, чтобы у стен стояли прислоненные друг к другу картины в подрамниках, обязательно должны быть ящики с выдавленными тюбиками краски, измазанные палитры, тяжелые мольберты и какие-то нелепые вещи. Бог весть откуда взявшиеся, вероятно, купленные на блошином рынке у старьевщиков за особенную, антикварную красоту… Нет, квартира была очень буржуазная – серые бобрики, французская старинная мебель, – в семье Бродских, видимо, ценили чистоту, комфорт и элегантные вещи… Впрочем, у Шагала всегда было не так, как у других художников. Я вспоминаю его старую квартиру на Риверсайд Драйв¹²², где он жил во время войны. В столовой стоял стол из кованого железа и стекла – в те времена это было еще большой редкостью, и когда я сказал, что это очень красиво, Шагал весь просиял. Квартиру эту любовно устраивала Белла, первая его жена, юношеская любовь из Витебска. Ее тонкое лицо с большими, горящими глазами можно найти на многих полотнах Шагала. Она умерла совсем молодой, в конце лета 1944 года, – это была большая трагедия в жизни Шагала. После смерти Беллы вышла ее книга «Зажженные светочи», рассказы о детстве, о еврейской семье, о маленьком городе. «На память о Белле», – надписал мне на титульном листе Шагал. Перечитывая эту книгу, я всегда думаю, что разгуливаю в обществе Шолом-Алейхема по улицам его Касриловки.

В парижской своей квартире Шагал проводит очень мало времени. Работает же он только в Вансе. В последние годы, как и Пикассо, Шагал прошел стадию различных экспериментов и увлечений. Много занимался он керамикой, потом создал удивительные витражи «Двенадцать колен израилевых» для синагоги в Иерусалиме. Поразительны его витражи, сделанные для собора в Меце. Окна для католического собора поручили сделать самому еврейскому художнику в мире.