Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

«Но Евангелие, – вспоминал Герцен, – я читал много и с любовью, по-славянски и в лютеровском переводе. Я читал без всякого руководства, не всё понимал, но чувствовал искреннее и глубокое уважение к читаемому. В первой молодости моей я часто увлекался вольтерианизмом, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда-нибудь взял Евангелие с холодным чувством, это меня проводило через всю жизнь; во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

Детские годы мальчика были овеяны воспоминаниями о грозе 1812 года, о нашествии французов и пожаре Москвы, в которой он грудным ребёнком вместе с семьёй оставался. «Москва, по-видимому, сонная и вялая, занимающаяся сплетнями и богомольем, свадьбами и ничем, – просыпается всякий раз, когда надобно, и становится в уровень с обстоятельствами, когда над Русью гремит гроза, – писал Герцен в книге «Былое и думы». – Она в 1612 году кроваво обвенчалась с Россией и сплавилась с нею огнём 1812-го…

Хмуря брови и надувая губы, ждал Наполеон ключей Москвы у Драгомиловской заставы, нетерпеливо играя мундштуком и теребя перчатку. Он не привык один входить в чужие города.

Но не пошла Москва моя, – как говорит Пушкин, – а зажгла самоё себя».

Из пылающей Москвы вывез Герцена его отец. Во время заграничных странствий он познакомился в Париже с виднейшими деятелями наполеоновского режима, в том числе с маршалом Мортье, который в 1812 году занял в Москве должность военного губернатора. Этот маршал рекомендовал Ивана Алексеевича Наполеону в качестве посла с «мирными» предложениями к Александру I. Чтобы выбраться из пылающей Москвы, отцу Герцена пришлось согласиться. Такая «миссия», конечно, могла кончиться для него печально. Но государь помиловал Ивана Алексеевича и оправдал непатриотичный его поступок «крайностью, в которой он находился». К тому же, И. А. Яковлев под видом дворни и родных вывез из оккупированного неприятелем города вместе с семейством ещё около 500 человек.

Обычно все мемуары до Герцена открывались описанием «родового гнезда», к которому человек принадлежит. Отказываясь от традиционной формы воспоминаний, Герцен начал «Былое и думы» иначе. Он показал не родовую, а «историческую генеалогию», влияние отечественной истории на формирование своего характера.

Победа над Наполеоном привела к невиданному подъёму русского национального самосознания, явившегося истоком движения декабристов. «Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей “Илиадой” и “Одиссеей”».

Вторым толчком, определившим направление мыслей и чувств Герцена, явились события 14 декабря 1825 года: «Рассказы о возмущении, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открылся новый мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало или очень смутно понимая, в чём дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души».

Начало своей юности Герцен ознаменовал дружбой с сыном дальнего родственника Яковлевых Николаем Огарёвым. Добрый, мечтательный, мягкий, склонный к самопожертвованию, Огарёв удачно дополнял живую, энергичную натуру Герцена. Друзья встречались часто, вместе читали Шиллера, мечтали о гражданских подвигах, гуляли по Москве. В одну из таких прогулок на Воробьёвых горах, когда садилось солнце, блестели купола, и город стлался на необозримое пространство под горой, друзья постояли, посмотрели друг на друга и вдруг, обнявшись, присягнули в виду всей Москвы пожертвовать жизнью на избранную ими борьбу.

А. И. Герцен и утопический социализм. Начало творческого пути

В 1829 году Герцен поступает на физико-математическое отделение Московского университета. Здесь он переживает страстное увлечение идеями французских социалистов-утопистов, воспринимая их учение как возрождение новой религии европейского человечества, идущей на смену устаревшим, по его мнению, формам христианства. Сен-Симон, Фурье и их ученики возвестили «новую веру, им было что сказать и во имя чего позвать на свой суд старый порядок вещей… Религия жизни шла на смену религии смерти, религия красоты – на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы… Новый мир толкался в дверь, наши сердца растворялись ему. Сенсимонизм лёг в основу наших убеждений и неизменно остался в существенном».