Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Познакомившись с произведениями Герцена, Печерин сказал: «Что будет с нами, когда ваше образование одержит победу? Для вас наука – всё, альфа и омега. Не та обширная наука, которая обнимает все способности человека, видимое и невидимое, <…> но наука ограниченная, узкая, наука материальная, которая разбирает и рассекает вещество и ничего не знает, кроме него. Химия, механика, технология, пар, электричество, великая наука пить и есть, поклонение личности <…> Если эта наука восторжествует, горе нам! <…> Как некогда христиан влекли на амфитеатры, чтобы отдать их на посмеяние толпы, жадной до зрелищ, так повлекут и нас, людей молчания и молитвы, на публичные торжища и там спросят: “Зачем вы бежите от нашего общества? Вы должны участвовать в нашей материальной жизни, в нашей торговле, в нашей удивительной индустрии. Идите витийствовать на площади, идите проповедовать политическую экономию, обслуживать падение и возвышение курса, идите работать на наши фабрики, направлять пар и электричество. Идите председательствовать на наших пирах, рай здесь на земле – будем есть и пить, ведь завтра мы умрём!” Вот что меня приводит в ужас, ибо где же найти убежище от тиранства материи, которая больше и больше овладевает всем? Простите, если я сколько-нибудь преувеличил тёмные краски. Мне кажется, что я только довёл до законных последствий основания, положенные вами».

Герцен ответил на это письмо убедительным и скромным упрёком иного рода: «И чего же бояться? Неужели шума колёс, подвозящих хлеб насущный толпе голодной и полуодетой? Не запрещают же у нас, для того чтоб не беспокоить лирическую негу, молотить хлеб. <…> Я полагаю, что несправедливо бояться улучшения жизни масс, потому что производство этого улучшения может обеспокоить слух лиц, не хотящих слышать ничего внешнего. Тут даже самоотвержения никто не просит, ни милости, ни жертвы. Если на торгу шумно, не торг перенести следует, а отойти от него. <…>

Вот видите, если вместо свободы восторжествует антиматериальное начало и монархический принцип, тогда укажите нам место, где нас не то что не будут беспокоить, а где нас не будут вешать, жечь, сажать на кол – как это теперь отчасти делается в Риме и Милане, во Франции и России.

Кому же следует бояться? Оно, конечно, смерть не важна subspecieaeternitatis (с точки зрения вечности – лат.), да ведь с этой точки зрения и всё остальное не важно».

В «католические монахи» Герцен не подался. Его спасла от отчаяния вера в свой народ, в крестьянскую общину, в социалистические инстинкты русского мужика, вера в русскую культуру, совершенно свободную, как ему казалось, от духа мещанства, отравившего европейское человечество. «Мне кажется, – писал Герцен в статье «Россия» (1849), – что в русской жизни есть нечто более высокое, чем община, и более сильное, чем власть: это “нечто” трудно выразить словами и ещё труднее указать на него пальцем. Я говорю о той внутренней, не вполне сознающей себя силе, которая так чудодейственно поддерживала русский народ под игом монгольских орд и немецкой бюрократии, под восточным кнутом татарина и под западной розгой капрала; я говорю о той внутренней силе, при помощи которой русский крестьянин сохранил, несмотря на унизительную дисциплину рабства, открытое и красивое лицо и живой ум и который, на императорский приказ образоваться, ответил через сто лет громадным явлением Пушкина; я говорю, наконец, о той силе, о той вере в себя, которая волнует нашу грудь. Эта сила, независимо от всех внешних событий и вопреки им, сохранила русский народ и поддержала его несокрушимую веру в себя. Для какой цели?.. Это-то нам и покажет время».

Герцен предпочёл, чтобы эта сила, открытая до него славянофилами, оставалась не вполне разгаданной тайной, которую умом не понять, но можно почувствовать сердечным инстинктом. Почти по-Тютчеву:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

И отныне для Герцена вопрос «кто виноват?» потерял актуальность. Диагноз болезни современного христианского человечества был поставлен, способы лечения определены. Кончился период духовных странствий, настало время действия. Это был переезд в Лондон, организация вольной русской типографии, издание альманаха «Полярная звезда», сборников «Голоса из России», газеты «Колокол», создание книги воспоминаний «Былое и думы». Открылась иная эпоха в жизни и творчестве Герцена – эпоха борьбы за новую Россию, за пропаганду идей «русского социализма», питавших мировоззрение, по крайней мере, трёх поколений мыслящих русских людей.

Герцен писал: «Начавши с крика радости при переезде через границу, я кончил моим духовным возвращением на родину. Вера в Россию спасла меня на краю нравственной гибели… За эту живую веру в неё, за это исцеление ею – благодарю мою родину. Увидимся ли, нет ли, но чувство любви к ней проводит меня до могилы».

Книга «Былое и думы»