Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

«Он не лгал, но это его ни к чему не обязывало. Ведь и в баденское восстание он шёл не с тем, чтоб оставить своих товарищей в минуту боя, – но, видя опасность, бежал. Пока нет никакого столкновения, борьбы, пока не требуется ни усилия, ни жертвы, – всё может идти превосходно – целые годы, целая жизнь – но не попадайся ничего на дороге – иначе быть беде – преступлению или стыду».

Между поведением Гервега в семейном быту и поведением его в революционных событиях Герцен устанавливает прямую связь. Эта удивительная способность современного человека Запада везде и во всём свято блюсти только свой эгоистический интерес, блестяще раскрыта Герценом в анализе любовной драмы. Замечательны подробности отъезда семейства Гервегов из дома Герцена в Геную.

После 1848 года банкир, отец Эммы, разорился, и всё содержание Гервегов и их детей взял на себя Герцен, семейную жизнь которого они разрушили. Перед отъездом Эмма поспешно заказала в магазинах разного рода одежду за счёт гостеприимных русских хозяев. Герцен уплатил все долги Эммы, дав безвозвратно 10 тысяч франков. Но и этого показалось мало. Оставив в доме Герценов на два дня свою горничную, Эмма дала ей поручение закупить как можно больше товаров на чужой счёт. «Говорят, что Цезарь мог читать, писать и диктовать в одно и то же время, а тут какое обилие сил: вздумать об экономическом приобретении полотна и о детских чулках, когда рушится семейство и люди касаются холодного лезвия Сатурновой косы»[59].

Крушение личного счастья привело Герцена к перемене его представлений о любви, о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, о моральных устоях будущего общества. В России, в романе «Кто виноват?», он протестовал против «рабства» венчанного брака. Теперь он увидел, что «вчерашние рабы брака идут в рабство любви. На любовь суда нет, против неё сил нет». Именно так оправдывал Гервег своё изощрённое увлечение, свои любовные домогательства.

Современная Европа взамен старого догмата о святости христианского брака утвердила, по Герцену, новый – «догмат абсолютной непреложности страстей и человеческой несостоятельности бороться с ними». Этот догмат отменяет «всякий разумный контроль, всякую ответственность, всякое самообуздание».

Герцен отрицает «то царственное место, которое дают любви», он отрицает «самодержавную власть» её и протестует «против слабодушного оправдания увлечением»: «Неужели женщина искала своего освобождения от семьи, вечной опеки, тиранства мужа, отца, брата, искала своих прав на самобытный труд, на науку и гражданское значение для того, чтоб снова начать всю жизнь ворковать, как горлица, и изнывать от десятка Леон Леони[60] вместо одного?»

Таким образом, в «Былом и думах» Герцен смело разрушал существовавшие в мировоззрении его современников границы между разными сферами жизни, между «частным человеком» и «историей». Предвосхищая Толстого, в исторический захват Герцен включает всё – и революционные потрясения 1848 года в Западной Европе, и частные судьбы людей: везде открывается общий исторический закон – единый закон судеб человеческих.

Герцен отстаивает право исторической личности вести борьбу и тогда, когда шансов на успех нет, когда толпа творит своих кумиров. Именно героем толпы оказывается в «Былом и думах» Наполеон. Здесь Герцен предвосхищает толстовского Наполеона в романе-эпопее «Война и мир». Влияние Герцена сказывается не только в описании поведения Наполеона в поверженной Москве, где на первый план выступает его безотчётный эгоцентризм, раскрывающийся в беседе с отцом Герцена И. А. Яковлевым. Сама формула «европейского героя», которую «придумала история», подхвачена Толстым у Герцена.

Наполеон Герцена в главе «Роберт Оуэн» – герой мещанской, агрессивной «середины», которая всплыла на поверхность общественной жизни после Великой французской революции. Герцен раскрывает исторические корни того культа, который имел Наполеон: «Его винить не за что, французы и без него были бы такие же. Но эта одинаковость вкусов совершенно объясняет любовь к нему народа: для толпы он не был упрёком, он её не оскорблял ни своей чистотой, ни своими добродетелями, он не представлял ей возвышенный, преображённый идеал; он не являлся ни карающим пророком, ни поучающим гением, он сам принадлежал толпе и показал ей её самоё, с её недостатками и симпатиями, с её страстями и влечениями, возведенную в гения и покрытую лучами славы. Вот отгадка его силы и влияния; вот отчего толпа плакала об нём, переносила его гроб с любовью и везде повесила его портрет». Нет сомнения, что Толстой знал эту характеристику, появившуюся в шестой книге «Полярной звезды» на 1861 год.