Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

После завершения работы над «Войной и миром» Толстой задумал большой исторический роман об эпохе Петра I, изучал документы, собирал материал. В дневнике от 4 апреля 1870 года появляется характерная запись: «Читаю историю Соловьёва. Всё, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабёж, правёж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать. Правительство стало исправлять. И правительство это такое же безобразное до нашего времени. Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России.

Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство? Уже это одно доказывает, что не правительство производило историю. Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли?.. Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил чёрных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий предался России, а не Турции и Польше?»

Обращаясь к прошлому, Толстой по-прежнему хотел писать «историю народа». Одновременно с обдумыванием исторического романа он работал над учебной книгой для детей – «Азбукой», для которой написал множество маленьких рассказов, в том числе «Акула», «Прыжок», «Косточка», «Кавказский пленник».

В 1873 году Толстой оставил исторические замыслы, обратился к современности и сделал первые наброски к «Анне Карениной». Однако работа над этим романом продолжалась долго: он был завершен в 1877 году и опубликован, за исключением последней части, в журнале М. Н. Каткова «Русский вестник».

«Чтобы произведение было хорошо, надо любить в нём главную, основную мысль, – говорил Толстой. – Так, в “Анне Карениной” я люблю мысль семейную, в “Войне и мире” любил мысль народную, вследствие войны 12-го года…» Но ведь семейная тема пронизывает от начала до конца и «Войну и мир». Существенную роль здесь играет поэзия семейных гнёзд Ростовых и Болконских, торжеством семейных начал завершается эпилог. Говоря о ключевой роли «мысли семейной» в «Анне Карениной», Толстой, очевидно, имел в виду какое-то новое звучание её в этом романе.

Лучшие герои «Войны и мира» хранят в семейных отношениях такие нравственные ценности, которые в минуту общенациональной опасности спасают Россию. Вспомним атмосферу родственного, «как бы семейного» единения, в которой оказался Пьер на батарее Раевского, вспомним русскую пляску Наташи и общее всем – дворовым и господам – чувство, вызванное ею. «Семейное» тут входит в «народное», сливается с ним, является глубинной основой «мысли народной», за которой скрывается «мысль христианская».

В «Анне Карениной» всё иначе. Роман открывается фразой о «счастливых семьях», которые «похожи друг на друга». Но интерес Толстого теперь в другом: «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Всё смешалось в доме Облонских». Не в родственном единении между людьми пафос нового романа, а в разобщении между ними, в распаде семьи. Семейная драма между супругами Облонскими – Стивой и Долли – отзывается на судьбах многих людей, живущих под крышей их дома. Исчезли духовные связи, скреплявшие семью, и все люди Облонских почувствовали себя как «на постоялом дворе».

Что же является причиной семейной драмы? Вспомним сон Облонского на третий день после его ссоры с женой: «“Да, да, как это было? – думал он, вспоминая сон. – Да, как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, – и столы пели: Ilmiotesoro[27] и не Ilmiotesoro, а что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины”, – вспоминал он.

Глаза Степана Аркадьича весело заблестели, и он задумался, улыбаясь. “Да, хорошо было, очень хорошо. Много ещё что-то там было отличного, да не скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь”».

Женщины в этом сне приравнены к маленьким графинчикам, отношения с ними исчерпываются чувственными наслаждениями. Взгляды Стивы на семью отличаются скептицизмом, обычным в глазах либерально мыслящих людей его круга: «Либеральная партия говорила, что брак есть отжившее учреждение и что необходимо перестроить его, и действительно, семейная жизнь доставляла мало удовольствия Степану Аркадьичу и принуждала его лгать и притворяться, что было так противно его натуре.

Либеральная партия говорила, или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело».