Трагизм рассказа оттеняется предельно сжатой, почти протокольной манерой повествования. Автор не обнаруживает себя, сдерживает свои чувства. Но тем сильнее впечатление от краткого рассказа, вместившего в себя не только трагедию токаря, но и трагизм человеческой жизни вообще.
В рассказе «Тоска» Чехов даёт этой же теме новый поворот. Его открывает эпиграф из духовного стиха: «Кому повем печаль мою?» Зимние сумерки. «Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажжённых фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки». Всё в этом мире окутано холодным одеялом. И когда извозчика Иону выводит из оцепенения крик подоспевших седоков, он видит их «сквозь ресницы, облепленные снегом».
У Ионы умер сын, неделя прошла с тех пор, а поговорить не с кем. «Глаза Ионы тревожно и мученически бегают по толпам, снующим по обе стороны улицы: не найдётся ли из этих тысяч людей хоть один, который выслушал бы его? Но толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски… Тоска громадная, не знающая границ. Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска, так она бы, кажется, весь свет залила, но, тем не менее, её не видно…»
Едва лишь проснулась в Ионе тоска, едва пробудился в извозчике человек, как ему не с кем стало говорить. Иона-человек никому не нужен. Люди привыкли общаться с ним только как седоки. Пробить этот лёд, растопить холодную, непроницаемую пелену Ионе не удаётся. Ему теперь нужны не седоки, а люди, способные откликнуться на его неизбывную боль. Но седоки не желают и не могут стать людьми: «А у меня на этой неделе… тово… сын помер!» – «Все помрём… Ну, погоняй, погоняй!»
Поздно вечером Иона идёт проведать лошадь, и неожиданно изливает ей накопившуюся тоску: «“Таперя, скажем, у тебя жеребёночек, и ты этому жеребёночку родная мать… И вдруг, скажем, этот самый жеребёночек приказал долго жить… Ведь жалко?” Лошаденка жуёт, слушает и дышит на руки своего хозяина… Иона увлекается и рассказывает ей всё…»
Мера человечности в мире, где охолодели людские сердца, оказывается мерою духовного одиночества. Этот мотив незащищённости, бесприютности живых человеческих чувств звучит теперь у Чехова постоянно.
Его рассказы о внезапном пробуждении человека в кризисной ситуации варьируют основную коллизию романа-эпопеи Толстого «Война и мир» (Андрей под небом Аустерлица, Пьер перед Бородинской битвой и т. д.). Но если у Толстого прозрения вели к обновлению человека, то у Чехова они мгновенны, кратковременны и бессильны. Искры человечности гаснут в холодной среде без отзвука. Мир не в состоянии подхватить и поддержать их. Не потому ли и остаётся Чехов в пределах жанра короткого рассказа? В начале творческого пути он пытался создать роман, овладеть большой эпической формой. Но жизнь в России 80-х годов оказалась бесплодной почвой для романа. В эпоху безвременья, идейного бездорожья история «прекратила течение своё». Ход её не ощущался, пульс общественной жизни бился слабо и прослушивался с трудом, человек чувствовал себя одиноким, предоставленным самому себе, вне живой связи с общественным целым. Чеховский герой упорно старается, но никак не может войти в общую жизнь и стать героем романа. Разрыв человеческих связей и его драматические последствия – вот характерная примета времени и ведущая тема чеховского творчества. Мир распался на атомы, жизнь превратилась в мёртвый, казённый ритуал. Общая идея, одушевлявшая людей, распалась на множество частных, «осколочных» истин. О состоянии мира можно судить по мельчайшей клеточке его. Суть современной жизни исчерпывается в жанре короткого рассказа.
Не потому ли другой темой творчества Чехова 1880-х годов станет тема мотыльковой, ускользающей красоты. В «Рассказе госпожи NN» вспоминается мгновение одного летнего дня в разгаре сенокоса. Пётр Сергеевич и героиня рассказа ездили верхом на станцию за письмами. В дороге их застала гроза и тёплый, шальной ливень. Пётр Сергеевич, охваченный порывом радости и счастья, признался в любви. А она «глядела на его вдохновенное лицо, слушала голос, который мешался с шумом дождя, и, как очарованная, не могла шевельнуться». Но кончился дачный сезон. В городе Пётр Сергеевич изредка навещал её, был скован, неловок: он – беден, сын дьякона, она – знатна и богата. Прошло девять лет, а вместе с ними – молодость и счастье…