Русская нарезка

Отец хотел забрать его. Ничего не вышло с пианисткой из Голландии, если существовала в действительности. Вер­нулся и теперь собирался забрать сына. Ковырялся в цып­лёнке с рисом, но почти не ел; когда встречала его взгляд, в нём страдание и растерянность. Я просто не знала, что ему сказать. Надела серую длинную юбку и белый свитер. Мои волосы высохли. За мной заехал и мы на такси. Молчала и он молчал и благодарна за это. Подождали полчаса до начала концерта. Руки порхали но лицо. Тяжесть лица спокойстви­ем, лицо ожило но тяжело дышал а потом и дышать легко.

Приехала домой, плакал. Без конца, пока не заснул, уже под утро. Я слышала, как под одеялом он, укусив подушку, или просто сжав зубы, рыдает и моё сердце разрывалось и у меня для него не было слов утешения. Это была его трагедия.

Натурщицей в колледже... Голышом перед стайками сту­дентов, почти дети, смотрели больше на свои карандаши и краски, чем на меня. Тогда уже выставлялась, большинство преподавателей видели мои картины и не в восторге. Не лю­бят авангард. Спорил со мной, нападал на абстрактную. Вы­сокий, рыжий, с бегающими глазами, пружинящей поход­кой. Даже симпатичен, но мои картины не нравились ему. Отрицал всё движение, за глаза... шарлатаном, говорил, что... рисует его ручная обезьяна, со мной чуть более вежливо, но постепенно увлекался и начинал ругаться. Наконец, разгла­гольствовать прямо во время сеансов пока позировала обна­жённой ходил от стены к стене и критиковал мои картины. Мне смешно и странно в такой ситуации однажды поймала его взгляд и он густо покраснел. С тех пор избегал о моих, но продолжал облаивать остальных.

Тридцать в месяц за свою студию потом скостил ещё два за уборку крыши спортзала. Чистила крышу от голубиного помёта подметала в пустом не нужном никому. Вскоре арен­довал этот зал и писал там на заказ для нового ресторана. Зал ресторана был по размеру точь-в-точь как этот спортивный зал. Видела приходил и уходил работал сутками и становил­ся всё мрачнее. Когда он закончил все шесть, зашёл ко мне пригласил посмотреть на свою работу, в руке бутылка пустая наполовину, в другой грязный стакан. Принесла свой. Мы сели посреди тёмных, сильных полотен на продавленный пыльный диван. Первый раз такие тёмные цвета, но это луч­ше, глубже всего что делал раньше, более вдохновенно, тро­нута, почти потрясена. Молча допили бутылку, потом сказал, что не хочет их отдавать. Что ему наплевать на деньги был в этом ресторане более пошлого места не видел в жизни пред­ставить свои картины обстановке не продаст; сказала, в конце концов, после нашей смерти, для наших картин найдутся места и похуже.

В пятьдесят третьем году Музей современного искусства, то есть Дороти Миллер и Альфред Барр, купили одну из моих картин. За этим последовала Riverbrakers и Grand Street Brides, которую купил музей Уитни. Это был перелом. Вплоть до шестидесятого года мои картины успешно меня кормили. Моё имя стало звучать по-другому. Люди стали уз­навать меня, многие повседневные мелочи стали для меня проще. Мой взгляд изменился, и выражение лица измени­лось тоже. Я стала следить за собой, чтобы не набрать вес; успех приглушил во мне ту боль, которая раньше сжигала весь мой жир.

Я не разрешала себе много думать о своих достижениях, тем более наслаждаться ими. Говорила себе, что нужно про­должать работать, и продолжала работать. Абстрактная жи­вопись переживала модной, востребованной... постепен­но вводить в мир своих картин образы внешнего мира, предметы, людей, витрины... вариации на картины старых мастеров... заставляла себя не плыть по течению. Я как будто долго поднималась по тёмной лестнице иногда падая и спо­тыкаясь и теперь оказалась на небольшой площадке. То что я откладывала не решая и всё что мне пришлось выдержать и нести в себе теперь как большая коробка с шевелящимся хламом внутри у меня в руках и я всё ещё не знала что с этим делать.

Мой успех дал мне чувство наслаждения каждой минутой. Я стала смотреть на себя как будто со стороны. Время текло насыщенно, ощутимо. Только теперь стала собой и живу своей жизнью мне было почти тридцать лет. Он забрал у меня сына с тех пор я его так никогда и не увидела. Первые дни удивлялась тому, как мне легко без него. Потом стало гораздо хуже. Я потеряла нечто большее чем просто смысл жизни.

У меня теперь были деньги стала тратить на психоанали­тика. Русского происхождения в его кабинете на стене висела огромная фотография удивительно красивой девушки он сказал мне её имя которое я тотчас забыла рядом висела де­ревянная маска с птичьим клювом переводила взгляд с лица девушки на маску и рассказывала бесконечные истории о своём детстве. Оказалось очень хорошо помню себя в ран­нем детстве. Помнила гораздо больше подробностей чем придумывала. Перед отъездом посоветовал мне напиваться вдрызг каждый более светлый чем остальные вечер.