Русская нарезка

Она ловила его взгляд, чудо более сильное, чем немецкая организованность и танки с чёрными крестами. На земле лежал человек, никогда особенно не боявшийся смерти — тело берегло в себе лишь страх, и он временами лежал под деревом, вцепившись в него обеими руками. за свою не­долгую жизнь он не раз бестрепетно думал о том, что он тщательно на войне от всех скрывал. однако, несмотря на его вызывавшее зависть товарищей природное бесстрашие, сейчас он бежал туда, где больше всего накапливалось лю­дей, и дважды оказывался в поле и дважды возвращался в лес — в поле было страшнее: десятки самолётов чертили над ним торжественно-шутливое приглашение для тех, кто был жив, и он уже ничем не мог им помочь и сейчас отвернулся, чтобы больше не видеть, чтобы не отстать, чтобы не впасть в забытье и не оказаться в плену, не успев покончить с собой. FUGA 2

— Давайте директиву, — сказал И. В. Сталин.

В 7 часов 15 минут 22 июня директива наркома обороны №2 была передана в округа. Но по соотношению сил и сло­жившейся обстановке она оказалась нереальной, а потому и я, не целясь, нажимаю на спуск. Автомат коротко вздрагива­ет, затем, что вина требует вины, пропащая душа ищет про­пасти поглубже к реальности. На руках и коленях я бросаюсь к немцу; маленький, желчный, в лоснящемся пиджаке он, скрючившись, сидит на ступеньках, поджав вишнёвой спе­лостью налитые губы, слетая с которых, как мы убедились, всякий срам как бы удесятерялся в срамности. Шумно дыша, он лежит, вглядываясь в меня, и ждёт. Он имеет право прой­ти здесь хозяином, он работал на этих полях не меньше дру­гих. Одежда его и голова в снегу. Я вскидываю автомат. И в лютой ярости заботливо выматерился, почесав карандашом переносицу. Моё внимание раскалывается надвое. и затем снова, приглушённые расстоянием, они, начинаясь, обрыва­лись, опадали куда-то вниз. Уже начинает казаться, что мы оторвались от них, как вдруг совсем рядом в кукурузе разда­ётся крик:

Слушаю. Слушаю. Слушаю.

Гитлер любил видеть сквозь толстые стёкла засветлёнными слезой страдающими чёрными глазами. А кругом золотые осинки на чёрном фоне, тонкие, нежные, никто из них не в силах нам противостоять. Оказавшись с глазу на глаз с нами, всё ничтожество их существа предстанет обнажённым, но по­ражение мы терпим уже сейчас. Разве в том вина этого вот покорного, услужливого и даже пугливого немца, который сам сдался в плен? Он пьёт долго и медленно, соглашаясь с этим, убеждая себя в этом, затаённо молясь корню, осыпавшемуся на него песком и глиной, дымом или ещё чем-нибудь, обливаясь молоком. Он ранен в грудь, и из углов рта его тоненькой струйкой бежит розовое от крови молоко, и сквозь рваную гимнастёрку сереют грязные, замазанные кровью бинты на костлявой, покрытой чёрными волосами груди.

Ну, а как там, на передовой?

Паршиво, — торжественно заявил он.

Гитлер удовлетворённо кивнул и сказал:

Распустились, умники. Новостей сейчас ждут больше, чем правды. Нервы! Теперь все нервные стали, — смягчаясь, он усмехнулся. — Вот так и сидим по углам, ждём. — Сло­мал папиросу, вдавил в пепельницу, заходил по кабинету, хрустя пальцами за спиной.

Подумав, лётчик угрюмо кивнул. Скорострельный пуле­мёт, высоко где-то стоявший и полосовавший темноту, обор­вал крики обезумевших матерей, среди бедствия и смерти ругающихся, сталкивающихся, отнимающих друг у друга свои последние мирные сны. Тогда-то и открылось Алексею его собственное поведение, и, увидя взрослых, бессильных даже собою закрыть, спасти детей, он уходит своей обычной, непринуждённо-ленивой походкой, сдвинув пилотку на за­тылок и только сейчас вспомнив, что не успел того, чего де­лать нельзя, остервенясь до основания, вглядываясь сквозь сумрак в неясные пятна лиц, бинтов, тёмные фигуры людей на скамейках и на полу. FUGA 3