Русская поэзия XIX века, том 1

В ужасных тех стенах, где Иоанн,
В младенчестве лишенный багряницы,
Во мраке заточенья был заклан
Булатом ослепленного убийцы -
Во тьме, на узничном одре, лежал
Певец, поклонник пламенный свободы.
Отторжен, отлучен от всей природы,
Он в вольных думах счастия искал.
Но не придут обратно дни былые:
Прошла пора надежд и снов,
И вы, мечты, вы, призраки златые -
Не позлатить железных вам оков!
Тогда (то не был сон) во мрак темницы
Небесное видение сошло -
Раздался звук торжественной цевницы –
Испуганный певец подъял чело;
На облаках несомый,
Явился образ, узнику знакомый.
«Несу товарищу привет
Из той страны, где нет тиранов,
Где вечен мир, где вечный свет,
Где нет ни бури, ни туманов.
Блажен и славен мой удел.
Свободу русскому народу
Могучим гласом я воспел,
Воспел и умер за свободу!
Счастливец, я запечатлел
Любовь к земле родимой кровью -
И ты, я знаю, пламенел
К отчизне чистою любовью.
Грядущее твоим очам
Разоблачу я в утешенье -
Поверь, не жертвовал ты снам:
Надеждам будет исполненье!»
Он рек – и бестелесною рукой
Раздвинул стены, растворил затворы –
Воздвиг певец восторженные взоры -
И видит: на Руси святой
Свобода, счастье и покой.

₁₈₂₇

‹И3 ПОЭМЫ «ДАВИД»›

Суров и горек черствый хлеб изгнанья;
Наводит скорбь чужой страны река,
Душа рыдает от ее журчанья,
И брег уныл, и влага не сладка:
В изгнаннике безмолвном и печальном
Туземцу непостижная тоска;
Он там оставил сердце в крае дальном,
Там для него все живо, все цветет;
А здесь… не все ли в крове погребальном,
Не все ли вянет здесь, пе все ли мрет?
Суров и горек черствый хлеб изгнанья;
Изгнанник иго тяжкое несет.

‹1829›

КЛЕН

Скажи, кудрявый сын лесов священных,
Исполненный могучей красоты,
Средь камней, соков жизненных лишенных,
Какой судьбою вырос ты?
Ты развился перед моей тюрьмою -
Сколь многое напоминаешь мне!
Здесь не с кем мне – поговорю с тобою
О милой сердцу стороне;
О времени, когда, подобно птице,
Жилице вольной средь твоих ветвей,
Я песнь свободную певал деннице
И блеску западных лучей;
Тогда с брегов смиренной Авиноры,
В лесах моей Эстонии родной,
Впервые жадно вдаль простер я взоры,
Мятежной мучимый тоской.
Твои всходящие до неба братья
Видали, как завешанную тьмой
Страну я звал, манил в свои объятья,-
И покачали головой!
А ныне ты свидетель совершенья
Того, что прорицалось ими мне.
Не ты ль последний в мраке заточенья
Мой друг в угрюмой сей стране?

₁₈₃₂

МОРЕ СНА