Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

Всюду отблески зарева — языки сожигаемых книг.

Гибнет каждое слово, но весело гибнет, крылато,

Отлетая в объятия Логоса-брата,

Из какого огонь изгоняемой жизни возник!

В этих строках — ощущение лирического возрождения, сменившего громкую и острую полемику со своим временем. В поэзию это новое, сугубо лирическое начало, пришло именно с поэтами "Тайной свободы".

Связь с классическим наследием чрезвычайно актуальна для Кривулина:

Но келья — не ответ. И улица — не отклик,

И ничему душа при свете не равна,

Помимо суеты нестройных этих строк ли,

Отчетливых следов на мертвой луже сна.

Это — стремление заполнить провал, искусственно созданный идеологией, провал между классиками и собой, провал, делающий советскую культуру чем-то маргинальным в потоке мировых культур, это стремление новых поэтов возродить отнятые ценности.

У Кривулина в стихах возникает человек-призрак, которому суждено множество разных попыток восстановить связь времён.

Из брошенных кто-то из бывших,

Не избран, и даже не зван,

Живет втихомолку на крыше

С любовью к высоким словам.

Без обретения вновь корней, обрубленных "пышно расползающейся империей", гибнет память нации. Как пишет Кривулин:

Гибнет держава, камни держатся чудом.

Но это — не тупик для него. Поэт уверен, что сохраненная и возрожденная людьми подполья душа молодой, но уже громко заявившей о себе более двухсот лет назад культуры, обретет всё же право на открытую, не подпольную жизнь.

Однако его тревожит вопрос: а что придет на смену идеологической мертвечине, не выпускающей культуру из подполья?

Когда придет пора менять названья

Центральных площадей,

И воздуха единственное знамя

Живыми складками пойдет,

Какие люди явятся тогда,

Какой народ?

В стихотворении "Крыса" Кривулин пишет":

Но то, что совестью зовем,

Не крыса ль с красными глазами?

Она — грызет всё, она — пожирательница снов, –

И пасть усеяна зубами,

Пред ним, как небо со звездами.

Так совесть явится на зов.

Нарочитые словоупотребления в духе восемнадцатого века — подчеркиваю, — жанр — философская ода. Мысль перебрасывается к ломоносовским одам, но это лишь словесная ткань, а весь метафорический строй этих стихов пропущен через Достоевского и ведет в сегодня:

Когда поэту на Руси

Судьба — пищать под половицей,

Воспеть народец остролицый

С багровым отблеском! — Спаси

Нас праведник! С багровым бликом

В подполье сидя безъязыком,

Как бы совсем на небеси.

При всей сложности образной системы, метафор-матрешек, одна в другую заключенных, Кривулин часто выходит к прямым формулам однозначной речи:

Как теряющий разум старик,

Ты построена, родина сна и господства,

И развитье твое по законам сиротства

От страданья к насилию — миг.

Кривулин — типично петербургский поэт. Аккумулированная мировая культура находит в его поэзии причудливый, мандельштамовски неожиданный поворот. Изысканная метафоричность и северная сдержанность темперамента уживаются в его стихах. Мгновенный образ, видение — «мелькнет, не вернете» — вот его образная система. Я назвал ее матрешкой, потому что одна метафора как бы заключена в другой. Вот пламя свечи. Ассоциации от этого образа все уже загодя в нём содержатся, их только надо вызвать на свет. Тут и бренность существования, и свет духа, и несовместимость духа с механистичностью любой группы людей, идущих строем…

Восковой человек на углу горит,

Полковой оркестр уходит под мост.

…………………………………………………………..

Друзья, друзья обращаются в пыль.

Церковь — луковка — плач…

Если пламя свечи похоже на луковку, то цепочка из этих трех слов ведет к возврату образа: пламя свечи — жизнь человека (воскового человека!). Форма пламени над свечой — луковка, как церковная луковка, и как луковица, вызывающая плач… и всё это мысль об уходящих в неведомое…