Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

По Лосеву суть советской жизни — это даже не столько ужасы партократической диктатуры, тирания цензуры и тому подобные «мелочи», а нечто более жуткое и безнадежное — скука. Всепоглощающая, разъедающая. То безразличие, когда "всем все до лампочки" — вот главный признак советского образа жизни. Вот она — "нелетная погода"…

Пилот уже с утра залил глаза,

и дрыхнет, завернувшись в плащ-палатку.

Сегодня нам не улететь. Коза

Общипывает взлетную площадку.

Спроси пилота, ну зачем он пьёт,

Он ничего ответить не сумеет,

Ну, дождик. Отменяется полёт.

Ну, дождик сеет. Ну, коза не блеет.

Сами интонации, сами короткие без намека на эмоцию фразы, перечисление самых вроде бы случайных деталей, складывающихся в картину равнодушной, серой, смертельной скуки, монотонность ритма, как монотонность дождя, звучащего за строкой, — всё это только скука. В стихотворении довольно длинном все детали жестко реалистические и выстроены не в случайном порядке, а усиливая скуку, и вот последняя строчка: «Есть "Беломор. Но спички отсырели» уже настолько бесстрастно звучит, что ясно — хуже не бывает.

Единственное, что вдруг проблесками прорывает эту вселенскую скуку, — это цитируемые поэтом строчки из чужих и вроде бы не относящихся к его теме произведений. Чужие строки вмонтированы в стих так, что создают жуткий контраст, придавая стихам Лосева жестокую пародийность. Жестокую, но никак не смешную. Это пародия ужасов.

"Над невской башней тишина" — так строкой известного "городского" романса начинается стихотворение "Последний романс".

Не часовой со штыком — женщина. В трамвае, видимо. "Она опять подзалетела"… А дальше — уже не цитаты, пародийность создаётся еле заметными намеками на цитаты…

Все отражает лунный лик,

Воспетый сонмищем поэтов,

Не только часового штык,

Но много колющих предметов.

"И на штыке у часового/ горит полночная луна" пели в конце девятнадцатого века. Красиво пели. А поэт с горькой иронией перефразирует… И мрачные восьмидесятые годы девятнадцатого столетия сталкиваются со светлыми восьмидесятыми столетия двадцатого… В числе "колющих предметов" есть и кое-что похуже штыка.

Блеснет Адмиралтейства шприц,

И местная анестезия

В миг проморозит до границ

То место, где была Россия.

(какое место?) Это вам не леонтьевское высказывание, что мол, Россию "надо подморозить! Это помасштабнее! Да еще и психушки приходят на ум… Но женщина едет на аборт… Так вот оно, «то место где была Россия» все эти семьдесят лет советской власти! Всё мертво:

Окоченение к лицу

Не только в чреве недоноску,

Но и его недоотцу,

С утра упившемуся в доску.

Все — недо…недо… Всё заморожено, умертвлено до уровня недвижной серой скуки. Вот она — первая половина восьмидесятых…

А написанное дантовскими терцинами стихотворение, описывающее обычную советскую больницу, начинается, естественно, первой же строкой из "Ада" "Земную жизнь пройдя до середины" — и начало это, и терцины — все говорит: "вот он каков, наш ад". Это вам не фантазии великого флорентийца: куда безнадёжнее — длинный коридор, и жуткие пустые разговоры больных

Стучали кости, испускались газы,

И в воздухе подвешенный топор

Угрюмо обрубал слова и фразы.

Это и есть поэзия реализма. Не социалистического, но о социалистической действительности. Просто реализма. Без эпитетов! Без вранья и без классицизма. Реализм не социалистический, потому что автор не выдает желаемое за действительное. А пародийность, возникающая от столкновения цитат с реальностью, сама по себе жутка оттого, что сравнение, к которому зовет цитата, всегда — не в пользу описанной реальности. Возникает гротеск. Так пародия становится не смешной, не просто преувеличивающей что-либо. Она напоминает четко отретушированную фотографию, ну, и на ней тоже "то место, где была Россия", увиденное грустным и наблюдательным взглядом.

Картина полного одичания, вымирания, распада… Материал — не лакированная советская действительность. Вот потому поэт Лосев — не пародист, а реалист.

39. ВИНО АРХАИЗМОВ (Виктор Кривулин)

Конец оттепели. Август 68 года. В истории русской жизни это была условная грань, после которой усилился государственный зажим и оживилась слежка. И в то же время в литературу (но не в публикации!) вошло поколение "Тайной свободы".

Термин этот в применении к поэтам, о которых идет речь, стал уже привычным. Авторство его принадлежит одному из лидеров этого поколения, Виктору Кривулину. Его ранние, да и среднего периода стихи выражают, если можно так сказать, философию, свойственную в той или иной мере почти всем его ровесникам.

Дух культуры подпольной –

Как раннеапостольский свет,

Брезжит в окнах, из черных струится подвалов.

Пью вино архаизмов, торчу на пирах запоздалых…

Слово гасят. Жестоко. Тупо. Та реакция, что пришла в Россию после того, как советские танки вошли в Прагу, стала проявлять себя всё определеннее –

До сих пор на губах моих красная пена заката,