Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)

И статичность и медитативность стихов из «Части речи» не была необходима органически, внешний приём и суть там порой не слиты.

В последнее же время, когда Бродский приблизился к новым метафизикам современной американской поэзии (типа Сильвии Плат, например), — то их влияние оказалось благотворнее.

Возьмем крайние по времени точки — «Пилигримы» и «Шествие», с их музыкальностью, экспрессивностью стиха и мысли, с их многоголосием, с их романтизмом, (свойственным в принципе русской поэзии вообще за редкими исключениями) и — «Римские элегии» (написанные сравнительно недавно) с их метафизической статичностью, мыслью ветвящейся и кружащейся столь же неторопливо, как медлительный ритм — один для всех элегий, — ритм столь же недвижный, как изображённый в элегиях вечный Рим.

И мы сразу увидим, что здесь, в элегиях, так непохожих на ранние стихи Бродского, есть та же органичность. Манера, воплощавшаяся не всегда чётко в «Конце прекрасной эпохе» и «Части речи», наконец тут, в элегиях, полностью оправдана.

Так, утратив романтизм и музыкальность русской поэтической традиции, Бродский прививает русской поэзии новую ветвь, которой у нее не было. Приживётся ли она — покажет будущее.

журнал «Континент» № 35, 1983 г.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Тайная свобода

Эта часть книги, наверно, самая субъективная. И я ещё раз повторяю, что книга писалась в 1986 году. И эта главка тоже. За 25 лет кто-то изменился до неузнаваемости, кто-то умер, кто-то остался прежним. И я изменился, и в стихах, и в оценках… Кого-то разлюбил, кого-то полюбил. Уже и в третьей части мало проверки временнЫм расстоянием, а уж в этой такой проверки нет совсем…

После "медного века", поэты которого созревали в самом мрачном подполье истории России, уже после поисков корней Рубцовым, Соснорой, Рытовым; после слова звучащего, когда книга расценивалась лишь как партитура — возникли новые поэты с усложненной метафоричностью, поэты на сей раз обращенные не к залу, а к узкому кругу читателей (не слушателей!). Не с державинским, а с тютчевским духом…

За медным веком стояли Блок, Волошин, Гумилев, Цветаева… За поколением "Тайной свободы" — Мандельштам по метафоричности, Ахматова по интимности интонаций.

Мост к истокам, создаваемый этим поколением, менее конструктивен, но более сложен по силуэту. Импрессионистичность изображения и подпольность существования поневоле. Ведь в отличие от "медного века", поэтам этим, разбуженным "пражским подмораживанием", так в советское время и не удалось за малым исключением выйти к читателю…

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе.

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Так писал Александр Блок в своих последних стихах. Под этот эпиграф и сходится поколение поэтов, рождённых после войны.

Особое место в этом поколении занимают питерские поэты, соединённые — нет, не в группу, не в течение — скорее в некий отдельный и своеобразный литературный процесс.

Так исторически вышло — у французских художников 19-го века был Барбизон. У русских поэтов двух веков –

"Нам целый мир чужбина,

Отечество нам — Царское Село".

Во многом это дань традиции (Пушкин, Анненский, Ахматова, Гумилёв), но ещё это «царскосельское» явление связано и с именем Татьяны Григорьевны Гнедич, не только воспитавшей плеяду поэтов-переводчиков, но и объединившей вокруг себя часть новейших тогда поэтов, о которых и пойдёт речь в этой последней части книги.

Итак, поколение, о котором идёт речь, рождено в самиздате.

Часть четвёртая.

ПОКОЛЕНИЕ ТАЙНОЙ СВОБОДЫ

1 Летопись скучных времён (Л. Лосев)

2 Вино архаизмов (В. Кривулин)

3 Поэзия причастности (Е.Игнатова)

4 Предельная ситуация (А Волохонский)

5 Две с лишним вечности назад (Бахыт Кенжеев)

6 Родом из Марбурга (А Цветков).

7 Сироты власти петровой (Ю. Кублановский

8 Последняя туча рассеянной бури» Е Шварц

9. «Доколе же брату прощать моему?» А Сопровский

38. ЛЕТОПИСЬ СКУЧНЫХ ВРЕМЁН (Лев Лосев)

Лев Лосев, много лет до эмиграции проработавший в редакции детского журнала «Костёр», в Питере стихов публиковать и не пытался. Стихи его впервые вышли в "Континенте", потом стали появляться в других эмигрантских журналах. В СССР ни строчки из лосевских стихов напечатать было бы невозможно.

Неважно, какова их тема, — от всех его стихов тянет тяжелым туманом советской жизни. В этом смысле Лосев — в прямом смысле более, чем кто либо другой, "поэт советской действительности", — тогдашняя атмосфера отражена у него во всех реалиях, интонациях, особенностях языка.

Быт и жизнь, настроения человека в СССР эти стихи выражают с точностью социолога и психолога.

Естественно, что любой критик — член СП — с партийно-холуйских позиций назвал бы все до единого стихи Лосева «клеветой на советскую действительность