Разумеется, неправильно связывать соборное начало в Церкви с юридическими признаками, формальными по самому своему существу. Но в том-то и состояла вся сложность предмета, что, не имея желания подводить под понятие «соборность» внешний фундамент, члены Предсоборного Присутствия очевидно противились закреплению в строгих определениях каких-либо жестких критериев и «арифметических» признаков соборности.
Спустя некоторое время после окончания работ Присутствия один из наиболее активных его членов Ф. Д. Самарин подчеркивал, что «если вопросы, которые будут подлежать решению Собора, не будут предварительно уяснены в церковном сознании, и православные люди не придут к некоторому соглашению относительно способов разрешения этих вопросов, то задача Собора будет слишком трудна. Ему придется не только оформить и утвердить мысль, являющуюся общим достоянием, но самому выработать меры, относительно которых среди его членов не будет сколько-нибудь твердого общего мнения». К подобным выводам Самарин, видимо, пришел в ходе участия в работах Присутствия.
Будущее представлялось Самарину тем более неясным, что результат «всей массы затраченного труда» равнялся, по его мнению, нулю. «Ни один из вопросов, обсуждавшихся в Предсоборном Присутствии, ни на шаг не приблизился к разрешению и даже не уяснился сколько-нибудь существенно ‹…› из многочисленных мер, о которых рассуждали в Предсоборном Присутствии, не выделены те, которые, являясь ответом на самые существенные, самые вопиющие нужды, должны быть выдвинуты на первый план и поставлены на первую очередь»[466]
. Итак, Самарин критиковал Предсоборное Присутствие за отсутствие четко выработанной стратегии, которая позволяла бы решать проблемы соответственно степени их сложности и насущности для Церкви. «Все исправить невозможно», – таков основной лейтмотив его критики, ведь «сказать все значит то же, что сказать ничего». Трудно согласиться с высказанной оценкой.Во-первых, впервые за многие десятилетия Церковь получила возможность обсудить необходимые изменения в строе своего внутреннего управления. Вопросов за прошедшее время накопилось столько, что надеяться на правильный выбор приоритетов было трудно. Ведь все эти проблемы представляли собой звенья одной цепи. Без решения одних вопросов невозможно было решать другие. Даже беглое ознакомление с перечнем тем, поднятых в Присутствии в 1906 г., убеждает в этом.
Во-вторых, практика решения любых церковных вопросов была связана в России с государственными интересами. Без учета фактора «симфонии властей» невозможно было всерьез надеяться «все исправить». Затягивание созыва Собора даже самым непонятливым показало, что разделение проблем на существенные и незначительные возможно лишь после того, как будет демонтирована петровская антиканоническая система.
Однако следует согласиться с Ф. Д. Самариным, когда он поднимает вопрос о церковном сознании. Воспитание церковного сознания по существу являлось одной из самых сложных и самых важных проблем, без решения которой невозможно было надеяться на удачный созыв Собора.
… В феврале 1907 г. товарищ обер-прокурора Святейшего Синода А. П. Рогович рассказал Л. А. Тихомирову, что император, приняв от митрополитов тезисы Предсоборного Присутствия о церковном Соборе,
Действительно, 25 января император принял трех митрополитов – Антония, Владимира и Флавиана «с докладом работ Предсоборного Присутствия»[468]
. Видимо это событие и пересказал Тихомирову Рогович. Однако вскоре, 6 февраля и 19 февраля, состоялись новые встречи императора с первоприсутствующим членом Святейшего Синода[469]. Что на них обсуждалось, неизвестно. Николай II крайне редко поверял дневнику темы бесед с принимаемыми им сановниками. Однако в указанное время отношения государя с митрополитом Антонием были далеко не безоблачными, и по формальному поводу Николай II не стал бы так часто принимать владыку. Поэтому можно предположить, что темой их разговоров являлся будущий Собор, точнее сказать – перспективы его созыва. Ведь именно император должен был сказать по этому поводу окончательное слово.